Зоя. Том второй

Матери тоже написал: «Дорогая мама, вашими молитвами я скоро буду дома. Прошу вас, сообщите Зое. Ваш сын Я…»

Эти письма на следующий день Оксана отнесла на почту.

Катя сторонилась Янека. Вечером второго дня он услышал, как Катя плачет и что-то шепчет Оксане.

Слышал, что отвечала Оксана:

– Он хороший, ну посмотри, Катя, мама ни за что не отдала бы тебя плохому человеку. Так нужно. Я не смогу вас поднять. Мне тяжело со своими. Серафим вернётся с войны, и что будет? Он Карину не любил, а тут ещё вы. Оно-то и понятно, не выгонит, но как относиться будет к вам, я не знаю.

Янек слушал, и ему было не по себе.

Стало казаться, что он вторгся в чью-то жизнь и нагло подслушивает. Но было ощущение, что Оксана намеренно говорит громче, чтобы и до него доносилось.

То, что говорила Катя, он не понимал. Только слышал, как она всхлипывала. Знал, что будет нелегко. Но и сдаваться не собирался. Расстроился только из-за того, что не получилось выдвинуться в путь, как планировалось. Прожил у Оксаны больше недели. Погода была такая, что и со двора не выйти. Метель мела и мела.

Сын быстро привык к Янеку. Оксана поначалу собрала все вещи Карининых детей, но их оказалось так много, что Янек выбрал только самое необходимое. Всё лёгкое и летнее отложил. Впереди было ещё много зимних дней и холодов, и тащить на себе всё это было бессмысленно.

– Вам бабушка Анна сошьёт всё необходимое, – сказал он Кате, когда та начала свои платья складывать в заплечный мешок.

– Мне это мама сшила, я всё заберу, – ответила девочка.

Янек не стал противиться. Ему пока не удавалось найти общий язык с дочкой Карины. А лишать её возможности забрать с собой памятные вещи он не стал.

В последний вечер перед отъездом Оксана отдала Янеку документы и пачку денег. Он дрожащими руками провёл по знакомым буквам: «Янек Левандовски».

Оксана протянула и маленькую шкатулочку с золотыми кольцами. Янек хотел отдать одно колечко Оксане, та наотрез отказалась.

– Мне своего хватит, Каринка знала, что делает. Как деньги закончатся, продашь кольца. Деньги она копила на ваш побег. Там целое состояние. Я ни копейки не взяла. Тяжело было, но не взяла.

Ты сообщи, как доберётесь. А то ж я места себе не найду.

– Сообщу, – пообещал Янек.

Всю ночь Оксана рассказывала о Карине, её детстве и юности, об отце-портном, который перед своей смертью устроил дочь в тюремный швейный цех, где сам трудился несколько лет.

– Она долго упрашивала отца, он противился, но сдался. Карина добилась своего. Она рассказывала мне о том, как ей интересно наблюдать за разными людьми. Угадывать их характер. А потом увидела тебя и словно умом тронулась. Я знаю обо всём, что между вами было, – говорила Оксана.

Янек покраснел.

– Я не осуждала её, – продолжила Оксана. – Мне такой жизни, как была у неё, не нужно. Но благодаря ей я узнала, что все люди разные, и мир не ограничивается соседями. Она открыла для меня разные судьбы. Спасибо, что ты оправдал её надежды. Бог с тобой, Янек. Я буду молиться за тебя и детей.

Рано утром Оксана разбудила детей, одела потеплее маленького Янчика. Помогла старшему Янеку примотать младшего к телу, а сверху Янек надел тулуп Оксаниного мужа. В этот тулуп поместились бы два Янека, но зато было удобно. Ребёнок под тулупом отца не замёрз бы.

Катю тоже замотали платками с головы до ног.

На улице ждал извозчик, он должен был довезти Янека и детей до станции.

Прощались недолго. Катя не сказала ни слова Оксане. Просто посмотрела на неё грустно, махнула рукой.

Когда стали отдаляться от дома Оксаны, Янека охватила паника. Сердце бешено стучало. Осмотрелся. Начал успокаиваться, под тулупом продолжал спать его сын. Рядом сидела девочка, с которой предстояло теперь найти общий язык. Янек рассказывал ей о Зое, Злате, о том, что не знает, кто у него родился, о бабушке Анне, которая шьёт, как и мама Кати.

Но девочка продолжала молчать. Даже когда сели в поезд, она не проронила ни слова. Просто смотрела в окно, изредка обращала внимание на брата. И всё молчала, молчала…

                                        ***

В декабре 1917 года начались проблемы с продовольствием. Работники мельницы отказывались работать больше восьми часов. А хлеба не хватало. Его конфисковывали из лавок в пользу армии. Начались погромы. Ходить по улицам становилось опасно. В опустевших после ноябрьских стычек домах орудовали мародёры. В середине декабря Парамонов сказал Лорану посреди рабочего дня, чтобы тот немедленно пошёл к его дому и взял несколько ящиков продовольствия.

– Можешь и три ходки сделать, и четыре. Забирай. Корми детей, береги Зою. Поделишься с Николаем. Может и не свидимся больше. На работу пока не приходи, – сказал Парамонов.

Он вытащил из стола свёрток, сунул его Лорану в рукав.

– Это всё, что могу. Никогда не думал, что буду помогать следователю, который попил кровь дорогих мне людей. Идите, Лоран Модестович. Прощайте, Лоран Модестович.

Лоран поблагодарил, вышел из конторы. Поспешил к особняку Парамонова. Вместе с Николаем он сделал несколько ходок до дома.

Забрали в итоге всё, чем с ними поделились. Спрятали в погребе под сараем во дворе дома, где жили Зоя и Лоран.