Зоино золото

Линдхаген ужаснулся. Он крикнул из окна, но женщины были слишком поглощены своим занятием и не слышали его. Они столпились вокруг мальчика, пинали его, наклонялись и осыпали ударами с холодной, злобной настойчивостью, словно он был каким-то отвратительным насекомым, разносчиком чумы, не имеющим права на жизнь.

Одна из женщин расчистила себе пространство локтями, оглянулась по сторонам и всем своим весом наступила ребенку на горло.

Линдхаген побежал вниз. Мальчика собираются убить, если еще не убили. В коридорах и кухнях люди в белых фартуках, остолбенев, смотрели, как он стрелой мчится мимо. Когда он нашел двор, там уже ничего не было, кроме кучки очистков да грязного пятна на мостовой, которое вполне могло оказаться кровью.

Он огляделся по сторонам и увидел женщин в конце переулка, они толкали тележку с мусором мимо постового. Мальчик исчез. Линдхаген посмотрел вниз и увидел, что в руках у него раскрытая бритва.

Он сделал глубокий вдох. Все не так плохо, как ему показалось. Женщины напугали мальчика, но не убили. Он убежал, избитый, но живой, и сейчас, должно быть, зализывает раны в каком-нибудь соседнем переулке. Он смотрел, как тележка исчезает за углом, сердце его бешено колотилось, он чувствовал себя немного глупо из-за того, что так разволновался. Он уже собрался вернуться в гостиницу, но в последний миг заметил тощую грязную конечность, свисающую из-под брезента.

Он крикнул милиционеру, указывая на женщин и на кровь, пытаясь объяснить, что случилось. Но тот взял его за плечо и развернул к отелю. Его не интересовало убийство, которое произошло у него под носом. Он просто хотел, чтобы иностранец вернулся в свой номер.

Ошеломленный Линдхаген с минуту стоял у двери кухни, не зная, что делать. Все, что он видел в Москве прежде, наполняло его надеждой. Несмотря на годы войны, экономическую разруху, фактическое обесценивание денег (по поводу чего до сих пор ломались копья), его впечатлил порядок и процветание столицы. Куда бы он ни пошел — а точнее, куда бы его ни повели, — их с товарищами встречали комитеты откормленных и опрятно одетых рабочих. Даже в заводских цехах слышал он пение и слова сострадания пролетариату его родины, который до сих пор трудился под ярмом буржуазного капитализма. Люди повсюду вешали портреты Ленина, даже над дверями церквей. Он уже написал домой, жене, радуясь, что может опровергнуть слухи о голоде и резне крестьян как антибольшевистскую пропаганду. Но он только что видел, как парнишку забили до смерти за кражу пары горстей картофельных очистков.

И тут он заметил девочку. Она припала к земле за воротами по ту сторону переулка и смотрела на него. Ее черные волосы были спутанными и грязными. Из-за впалых щек скулы казались неестественно высокими и резкими, как у старухи.

Но на самом деле она смотрела не на него. Ее взгляд был направлен на что-то в нескольких футах от его ног. Он обернулся и понял, что в суматохе женщины забыли кусок хлеба — измазанный в грязи, зато размером в половину его кулака.

На этом месте Цет Хёглунд прервал рассказ. Люди из других делегаций, сидевшие вокруг них, вытягивали шеи, гадая, о чем шепчутся их шведские товарищи. Чильбум и Фредерик Стрём отвели Линдхагена в его номер, остальные пошли за врачом.

Линдхаген сидел на кровати, пока его чистили и промывали рану на голове, и продолжал говорить.

Он попытался поймать девочку. Он и сам толком не понимал зачем. Она была свидетельницей преступления, и она была голодна. Он хотел помочь ей. Но только он сделал к ней шаг, как она вскочила, пронеслась по переулку и нырнула в тень старой торговой галереи, где витрины магазинов прятались за огромными красными флагами. Он решил, что ее испугала бритва у него в руках.

Он метнулся за ней, кричал, просил остановиться. Но она бежала, петляя между заброшенными прилавками, и наконец исчезла в кривой улочке за церковью. Линдхаген не сдавался, желая узнать, чего она, черт побери, так боится, и злясь, что девочка не останавливается.

Он не мог сказать, долго ли бежал. Может быть, всего несколько минут. Даже для раннего утра город казался странно пустынным. Табличка на углу широкой улицы гласила: «Охотный ряд». Когда-то здесь велась оживленная торговля, но сейчас почти все лавки были заколочены. Частную торговлю уже два года как запретили, и недавняя смена курса, провозглашенная Лениным, явно не возымела эффекта. Вокруг центра города словно возвели санитарный кордон. У Линдхагена появилось ощущение, что он забрел куда не положено. Когда проехал автомобиль с чекистами — такими же, как те, что стояли у входа в гостиницу, — он инстинктивно нырнул в тень.

Он решил, что потерял девочку, но, поворачиваясь, чтобы идти обратно, заметил ее в дальнем конце улицы. Похоже, она устала, у нее кружилась голова. Она шла, хватаясь за стены. Линдхаген преследовал ее, на этот раз сохраняя дистанцию, стараясь, чтобы она его не заметила. Он увидел, что под обносками она немногим толще скелета.