Зоино золото

А потом случился мятеж на Кронштадтской военно-морской базе. Никто не говорил ни о самом восстании, ни о методах его подавления. Словно ничего не случилось, хотя сомнений быть не могло: тысячи моряков, бежавших в Финляндию по льду, принесли исчерпывающие свидетельства.

Усилием воли Чильбум заставил себя не думать об этом. В его воображении маячил образ маленькой проститутки, ее белое голое пузо, мешаясь с Троцким, порицающим антикоммунистическую ересь. Немецкая и голландская делегация возмущались, что Советский Союз ведет торговлю с капиталистическим Западом вместо того, чтобы активно экспортировать революцию. Чильбум представил мальчика, затоптанного до смерти, представил, как хрустят под ботинками его хрупкие кости.

Он напомнил себе, что часть его миссии в Москве — раздобыть у русских денег. Шведской партии необходимы средства на газету и организацию, в особенности теперь, когда экономический климат улучшился. Революция скоро обновит мир. Но для этого нужны терпение, дисциплина и более всего — прозорливость. Он оглядел зал и увидел их — в высоко поднятых головах русских делегатов, напряженных и страстных лицах. Настоящее уже стало историей. Они сражаются за будущее, за переустройство мира. Малолетняя проститутка и воришка — обломки старого мира, в худшем случае — тягостный побочный продукт переходного времени. Потому что объективно, с научной точки зрения в социалистическом государстве, которое скоро будет построено, их существование невозможно.

Он достал кожаную записную книжку из внутреннего кармана и вывел карандашом: Центральному комитету — Линдхаген — рекомендовать исключить.

19

Все переводчицы были буржуазного происхождения. Они носили накрахмаленные белые блузки и плиссированные юбки. Они говорили мягкими кроткими голосами. Чильбум наблюдал за ними на банкетах и заседаниях — образованные дамы, ставшие служанками диктатуры пролетариата. В этом было особое волнующее удовольствие. Как смотреть на коленопреклоненную принцессу, которая чистит тебе ботинки.

Он гадал, таят ли они обиду, вынужденно прислуживая людям, которые некогда прислуживали им. Если так, они хорошо притворялись, выполняя свои обязанности усердно и даже с энтузиазмом. Он принял это за долгожданное свидетельство того, что даже те, кто пострадал от революции, способны принять ее, как принял он. Он хотел бы, чтобы его соотечественники увидели это.

На ужине в честь Коммунистического союза молодежи бородатый русский делегат по фамилии Потресов заметил, что Чильбум разглядывает хорошенькую брюнетку. Из-за состояния российского образования без «бывших» на конгрессе не обойтись, равно как и на государственной службе вообще, объяснил он на ломаном английском. Но это всего лишь временная мера. Скоро оппортунистические и чуждые элементы будут изгнаны из органов власти, и этих благородных белокожих девушек заставят трудиться как следует — на коленях или на спине, сказал он. И засмеялся, обдав Чильбума зловонным дыханием.

Брюнетке было лет восемнадцать, ровно в два раза меньше, чем Чильбуму. Она была невысокой, но фигуристой, с крепкими, девичьими, высокими грудками. Глаза ее были темными, пронзительными, зрачки их напоминали Чильбуму черное стекло. Он продолжал наблюдать за ней, пока бородач рассказывал, как во Владимире большевики, стремясь национализировать средства производства, объявили всех женщин старше восемнадцати государственной собственностью и потребовали, чтобы те зарегистрировались в Бюро свободной любви. Потресов сказал, что вот уже шесть недель мечтает добраться до Владимира, но поезда не ходят.

Чильбум попытался заговорщицки хохотнуть, но вышло как-то без души. Было что-то бездумное в болтовне этих русских, что-то развратное. Чужие страдания ожесточили их.

Глаза Потресова сузились, а язык начал заплетаться. На банкете подавали шампанское, но он весь вечер только и делал, что хлестал водку.

— Стало быть, это твой тип, — сказал он. Чильбум не сразу понял, что Потресов говорит о девушке. — Скромная, но дорогая.

— Дорогая? В каком смысле?

— Ее семья владела московской железной дорогой. Говорят, она стала бы фрейлиной царицы. Если бы мы не расстреляли ее.

Чильбум теперь и сам это видел: то, как она сидит, чуть более прямо, чем все остальные, как складывает руки на коленях, когда они не заняты. В ее манерах было столько утонченности, категорически не согласующейся с революционными временами.

Девушка подняла глаза, поймала взгляд Чильбума и снова уставилась вниз.

Сердце его подпрыгнуло.

— А теперь? Что теперь?

— Секретарша в Реввоенсовете, мужа только что выпустили из дурдома.

— Мужа?

Потресов наклонился ближе.

— Осведомитель Чека. Стучал на друзей.

Он лениво провел ладонью поперек горла.

Рядом с девушкой сидел член индийской делегации по фамилии Рой. Он разговаривал с набитым ртом, положив руку на спинку ее стула. Чильбум заметил, как девушка подалась вперед, чуточку сгорбилась, избегая прикосновения, но не переставала улыбаться, чтобы Рой ничего не заметил.