Золотая бабушка (СИ)

Повисла томящая пауза. Если по правде, то сердце у Пашки колотилось, как бешенное. Он не мог подобрать слов. Что следовало сейчас сказать? Они не виделись столько лет и сейчас хотелось узнать всё о жизни Любы. Ветер был неслаб. Хотелось распустить женщине волосы, чтобы они, как в молодости, забились по его щекам. Раньше это так раздражало. Куда ни глянь — волосы Любы. Он находил их в самых неожиданных местах, где им не положено было лежать. Один длинный волос однажды нашёл залепленным в скульптуре. Как он туда, лазутчик, пробрался? Любины дикие волосы жили своей жизнью и были прекрасны. Но нет… она стянула их в тугой узел. Зачем? Ах, зачем…

— За мной приехала? — усмехнулся Пашка.

— Господи ты Боже мой, — Люба закатила глаза. — В моём городе полно старых пердунов, зачем мне ещё таких в Ленинграде искать?

Любовь Михална бросила короткий взгляд. Хорошо, что Скульптор сбрил свою страшную бороду, которую как будто Моисей на двое разделил. Нет, это даже слишком красиво звучит. Просто басурманин порезал да не дорезал. Без бороды скулы лучше видно. Потрепала старость, конечно, щёки ещё сильнее впали. А так вроде и ничего…бодренький мужчина. Любовь Михална сплюнула и поднялась. Её взбесила одна только мысль о «мужчине». Дохлый старик, и всё тут.

— Чао, — бросила женщина.

— Пока, — хмуро ответил Скульптор.

Дома Любовь Михалну ожидал типичный «срачельник». Даже если старуха оставляла квартиру в идеальном состоянии, парни лёгким взмахом руки превращали жилище в берлогу пьяного медведя, танцующего брейк. Тогда в ход шли мокрые полотенца. Не в том смысле, что Любовь Михална вновь принималась за уборку. Старуха мочила тряпки и сворачивала их жгутом. Жгли они знатно, словно тебя самым настоящим бичом били, а не простыми полотенцами. Любовь Михална чем-то напоминала Чака Норриса с нунчаками. Толик, конечно, бунтовал. Выкрикивал что-то про общечеловеческие ценности. Но Любовь Михална имела привычку чистить рыбу на Конституции. Да и споры ни к чему не приводили, но могли оставить Толика без вечерних пирожков. А выпечка Любови Михалны ему нравилась.

Витася был хоть и менее красноречив, но гораздо смекалистее своего друга и приноровился к жизни со старухой. Если убраться быстро и сыграть на гитаре песню прошлого, то можно растопить даже суровое сердечко Любови Михалны. Тогда не то что пирожки — кастрюлю отменного борща получишь. Что есть ваши бургеры в сравнении с наваристым бабушкиным борщом.

Пожалуй, пора и побольше рассказать об этих героях. Витася с Толиком приехали с самого обыкновенного города самой обыкновенной области. Учились вместе, в седьмом классе подружились и тогда заручились создать крутую группу. Получалось плохо, потому что ни у кого, кроме них, не было такого энтузиазма. Ни барабанщики, ни гитаристы, ни клавишники — никто не задерживался надолго.

Надежда была лишь на Петербург. В родном городе ребята уже и так обошли все рестораны со своим репертуаром, на всех свадьбах отпели и на юбилеях отплясали. Впрочем, я не права, не было у ребят «своего репертуара». Тогда они делали каверы, а в Северную столицу приехали наконец продвигать свою музыку. Только вот найти её никак не получалось. Тексты писались исправно, но душа не читалась в строчках. Музыка из-под пальцев выходила, но одинаково скучна. Бросать не хотели, никак нельзя плевать на своё творчество. Что поделать: путь творца — одни падения. В душе теплилась надежда. Надежда и упрямство — Витася и Толя верили, что обязательно найдут себя в музыке. Музыка — всё, что у них было. Она делала их людьми. Бросить музыку означало бросить дышать, проще сразу запрыгнуть в петлю. Человеку нужен смысл в этой бессмысленной жизни.

Но это мы говорим о высоком — пора вернуться к обыденности. К Толику пришёл заказ от хоррор-квеста, там парня уже хорошо знали, поэтому всегда звали, когда болели основные актёры. Он, не хотя, стал собираться. Ему не нравилось пахать на квестах: работа пыльная, и всегда высока вероятность того, что неадекватный гость заедет тебе локтём прямо в зубы. Но от приработка отказываться нельзя. В большом городе выжить тяжело. Любовь Михална на дорожку перекрестила и сунула пирожки в целлофановом пакете.

— Ты бестолочь, не догадаешься поесть. А то страшненький такой, тебе нельзя ещё и худеть, совсем девку не найдешь.

— А чего крестите. Вы же вроде не особо верите.

— Да тебе только Бог поможет.

Парень фыркнул, но еду взял. Какая же она всё-таки грубиянка!