Золотая бабушка (СИ)

На припеве я уже покорила собственный Эверест. Мне не страшно, я в потоке. Я плыву по течению. Я и есть течение. Моё нутро раздирается по кускам и сливается со всем миром, что окружает меня. Мой мир становится единой любовью и даёт жизнь всему остальному. Рождаются цветы, птицы, паучки, все мяукающие и гавкающие. Рождаются звёзды и солнце. Рождаются люди».

Как же трудно мне даются эти лирические отступления…

Хочу снова заметить, как преобразился на сцене Толик. Это был остроумный и обаятельный парень, который пел так, словно лично тебе признавался в любви. Образ разительно отличался от настоящего Толика — от вспыльчивого и одновременно робкого парниши. Позже я спросила его: почему с ним происходит такая перемена на сцене? И он сказал то, что надолго отпечаталось в моей голове: «Когда музыка — это всё, что у тебя есть, а её слушает неприлично мало человек, то становится невыносимо больно. И ты живешь с этой онкологией изо дня в день. Единственным обезболивающим становится сцена».

Глубоко, согласитесь. Я от него такого не ожидала. Впрочем, и когда он выходил на сцену, я не ожидала, что зеваки хлынут к музыкантам поближе и всего за 10 минут станут их поклонниками.

Любовь Михална сидела за столиком в одиночестве, когда вся толпа щемилась у сцены. Женщина улыбалась. И её улыбка подействовала как свет на мотылька. И этим мотыльком стал мой отец. Он присел рядом с женщиной — от него снова повеяло приставучим запахом ромашкового финского мыла.

Кислый остановился в городе, потому что местный музей приобрел его новую работу, нужно было уладить пару вопросов. Буквально за день до приезда Любови Михалны он был у Лёли: заехал, попил чай, подарил скатерть. Намекнул, что видел Любочку, но поговорить об этом по душам — не решился. И теперь он тут. Хотел поужинать. Он любил этот ресторан, мне же его когда-то показал. Как оказалось — не зря.

— Что… думаешь станут знамениты? — спросил Кислый Любовь Михалну.

— Я ещё не ошибалась, Скульптор. Они талантливы. Талант найдёт дорогу.

— Твои дети?

— Можно сказать внуки.

— Ты слишком молода, чтобы иметь таких взрослых внуков.

— Ой, Скульптор, давай без этих льстивых речей. Я старая, и ты старый. Будем честными.

Кислый развёл руками.

— Я всегда был старым.

— Это правда, — усмехнулась Любовь Михална. — Ты родился старым.

Женщина не смотрела на свою первую любовь. А вот Скульптор пожирал глазами Любочку. Он почти не моргал. Честно, он даже не верил, что это действительно она, а не галлюцинации. Внутри него что-то забурлило, как в прежние молодые годы: захотелось зарыться в её волосы, поцеловать в ухо. А казалось, что волна возбуждения уже давно прошла и забыта. Слишком он был стар и уныл к жизни. Не говоря уже о том, что было странным находить пожилую женщину такой привлекательной. Привлекательнее даже, чем та двадцатилетка, которая прыгала в топе без лифчика недалеко от столика.

— Как ты? — Кислый даже растерялся. Ему хотелось продолжить общение.

— Как подгоревшая картошка на сковородке — скоро превращусь в пепел.

— Все там будем. А ты… — Кислый неловко прокашлялся. — Замужем?

Любовь Михална наконец одарила его взглядом, но ничего хорошего это не предвещало: взгляд был острым, как нож.

— Может, и замужем, — строго сказала женщина и продолжала внимательно смотреть на Кислого.

Его совсем уж бросило в жар. Потерял хватку за годы: так привык к подобострастному общению. Он же был настоящей легендой искусства. Великий Кислый. Да он ворота делал Храму Христа Спасителя! А тут на него смотрят так, словно он сдающий экзамены первокурсник. Да и говорила Любовь Михална лениво, как общаются с надоевшими ухажёрами. Любочка всегда была грубоватой. Но сейчас стала ещё и самоуверенная. Какая разница, что думают о твоей личности люди, когда ты одной ногой в гробу. Старики больше думают о том, что скажу об их семье. Но семья, за которую Любови Михалне было стыдно, была далеко.

— А я уже подумал, что наша встреча — это судьба, — Кислый раскаянно улыбнулся, Любовь Михална тоскливо опустила глаза.

— Скорее уж шутка. Чья-то неуместная шутка.

Скульптор не стал больше надоедать Любови Михалне — откланялся. Женщине стало совсем уж грустно на сердце. Да ей хотелось поговорить. Нет, она вдова уже довольно давно. Но что там… помнишь, как молоды, как горячи и безрассудны мы были? Любовь Михална ничего не сказала. И никто не узнал про это встречу. Мы вернулись за столик, когда Кислого уже и след простыл.

Толик подошёл к Любови Михалне, как будто что-то почувствовал, а может был просто благодарен за неожиданно организованный концерт. Парень наклонился к женщине и обнял. Витася поступил так же. Можно было подумать, что они втроем близкие родственники.

Ребята подбросили меня до дома. У отца была дача по соседству, на которой, впрочем, он не был со дня моего совершеннолетия, чаще оставаясь с Лёлей, чем со мной. Мы расцеловались с Любовью Михалной на прощание. Она сказала, что мечтала бы о такой прекрасной невестке. А я подумала, что мечтала бы о такой маме. Но говорить вслух об этом не стала.