Золотая бабушка (СИ)

— Ты самая красивая девушка на всём свете, — он прошептал ей это на ухо, и они закружили в танце таинственно и нежно. Парень сам себе удивился. Неужели это действительно он двигается так грациозно и ловко?

Влюблённых всегда видно в танце — они забывают о других и несутся, рассекая волны музыки. Вроде песня весёлая, не медляк, и молодая парочка друг друга почти не касалась. Но лукавая улыбка, кокетство в движениях и желание в глазах выдавали всю правду. Люба чувствовала, что утонула в вечере. Её даже немного потряхивало. Она не могла остановиться: ноги несли её и несли, заставляя кружиться. Комната уже переворачивалась перед глазами, но она всё равно танцевала. Может, если сейчас она закружится до обморока, то время начнёт идти по-другому: в пользу Любы. Она боялась будущего, потому что настоящее было так прекрасно.

Когда смотришь на танцевальную вакханалию со стороны, то она тебя пугает. Тебе становится страшно, душно и тесно, хотя стоишь далеко от танцпола. Но внутри — всё иначе. Пашка отметил, что он не чувствует страха или отвращения. Ему даже нравилось. Подумать только! Он ведь чуть ли не самый закрытый человек на планете! И ему нравится. Нравится не так, когда у него маниакальная фаза, а по-настоящему. Взаправду. И это всё она. Люба. Когда он рядом с ней, то происходят чудеса.

Бодрая музыка не сбавляла ритм, словно исполнители поймали настроение очаровательной пары, определённо самой красивой пары в этом зале. Пашка уже был на исходе. Он сам от себя не ожидал такого рвения. Парень и танцевать-то не умел. Мама говорила, что сын слишком неуклюж во всём, что не касается скульптуры. Дыхалка у Пашки заканчивалась, но он продолжал двигаться. В глазах уже всё расплывалось: только и мелькала разноцветная юбка Любы.

Наверное, так бы сейчас Пашка и плашмя упал на танцпол. Но Любочка схватилась за его плечо.

— Мне совсем дурно стало. Может, сядем? Ты не подумай, мне весело, но дыхалка у меня…как у художника.

Оба раскраснелись, волосы взъерошенные. Да, пора отдохнуть. Ребята разулыбались и направились в сторону стульев. А когда плюхнулись на сидения, то с облегчением вздохнули. На сцене зажигали парни с пышными прическами и узкими брюками. У лидера были большие зубы, как у лошади, но это только добавляло ему очарования. Он покачивался в такт музыке, кажется, совсем забыв про публику. Песня была ласковой и грустной — про двух разных подруг. Одна веселилась на танцах, а другая переживала расставание с любимым. Любочка не понимала, что чувствовать: то ли радость, то ли грусть. Девушка прищурилась.

— Что думаешь? — спросила она у Пашки, кивнув в сторону исполнителей.

— Хорошая музыка, — пожал плечами парень.

— Есть в этом что-то. Говорю, они станут знамениты. Дай им ещё пару лет, об этих парнях весь Союз заговорит.

— Давно ты в музыке разбираешься?

— Ни рожна в ней не смыслю, — улыбнулась Люба. Пашка так и застыл: шальной луч упал на лицо девушки. Парень даже дышать перестал — так красиво. В романах обычно пишут: «Ангельский лик». Ерунда. Не было такого сравнения в голове у Пашки. Он смотрел на этот луч, ласковые линии лица и пропал. На целую секунду он перестал существовать. С губ само сорвалось:

— Пойдём, я покажу чего, — сказал Пашка. А ведь не хотел! Не хотел! Думал, оставить в секрете. Думал, что это будет его очередной шуткой или через много-много лет посланием из прошлого. Но не удержался. Подумать только — причудливый лучик убил такой грандиозный план. Ему шибко хотелось прямо сейчас показать Любе своё творение, которое родилось благодаря ей.

Пашка привёл Любочку в «коробку»: так скульпторы называли мастерскую около академии. Девушке было очень любопытно, что же такого хочет показать Пашка — его ухмылка казалась игривее, чем обычно. Он не мог сдержать наплыва эмоций и даже шёл вприпрыжку.

В огромном помещении, которое напоминало ангар, как всегда было пыльно. Всюду стояли перемотанные плёнкой скульптуры. Кто знает, что скрывалось под каждым плащом? Гений или бездарь? Пашка провёл Любу в самую глубину — там обычно стояли уже загипсованные небольшие бюсты. В закутке под испачканной простынёй скромно покоилась чья-та работа. Одним лёгким движением Пашка раскрыл скульптуру — Люба замерла. Это был бюст нежной девушки, которая склонила голову, обнажая шею для поцелуя. Так и хотелось оставить на белоснежном теле пару влажных отпечатков.

— Это я? — удивлённо спросила Люба, но Пашка не ответил на вопрос, а лишь мечтательно погладил по голове гипсовую красавицу.

— Музей хочет купить. Представляешь? Какой-то смотритель мимо проходил, увидел, как я работаю. Ещё в глине была скульптура, но понравилась. Я подумал, что это здорово. Музей ведь веками стоит. Странно, что именно эта скульптура оставит меня в вечности, — Пашка перевел взгляд на Любу. — Не хотел тебе показывать. Думал, что умру и оставлю тебе в завещании адрес музея. Ты придёшь, а там — твой портрет. Смотри, я и ты в одной работе… навечно.

«Навечно» — беззвучно повторила Любочка. Девушка повернулась к своему спутнику.

— Почему же ты не сохранил свою тайну?