Золотая блесна. Книга радостей и утешений

Оглядываюсь, чтобы не упасть, и вывожу ее на галечную отмель. Хватаю за упругий хвост (вся сила у нее в хвосте!) другой рукой беру ее под жабры, выношу на берег, с трудом прижимая к земле, освобождаю от блесны, выдергиваю острые крючки из челюсти, — тройник вонзается в ладонь. Липкой от крови веревкой обматываю хвост, двумя руками поднимаю рыбу и несу подальше от воды в кусты, выдавливаю из распоротой ладони кровь, меня слегка трясет, вверху Марухин машет мне, бежит с холма и что-то говорит, но я не слышу, рот пересох, зачерпываю горсть воды и замечаю — полное неба, в листьях плавающее лицо.

Сажусь на камень, в левом сапоге — вода. Сижу и бессильно смотрю в пустоту.

Марухин расстелил клеенку, разделывает рыбу, втирает соль в бока и вдоль хребта. Споласкивает нож. Вода уносит гаснущие в глубине чешуйки.

От удивления я вскрикиваю… Так близко — старый тополь с бельевой веревкой и деревянные сараи — над валунами и водоворотами.

Прорывается время, и вдруг выплывает лицо одноклассника, возникает без всякой причины чужая беседка, тарелка со сливами. Зачем над ледниковым валуном висят эти сливы в тарелке?

*

Солнце катится по горизонту и не заходит. Можно бросать блесну и днем и ночью.

— Который час?

— Не знаю!

— А какое сегодня число?

Измученные комарами и бессонницами, Марухин и Олег запутались в космических кругах.

Все время над водой, — я вижу и себя со стороны, не понимая своего присутствия.

Олег засунул голову в пустой рюкзак.

— Спокойной ночи!

*

Марухин спрятал семгу и забыл, где спрятал.

Закрыв глаза, он мысленно проходит берег.

— Так, так, так…

— Где ты ее поймал?

Бессильный смех! Не помнит от волнения.

— А кто ее разделывал?

— Ты…

— Так я и спрятал возле сломанной березы.

— Нас заморочило.

— Неважно! Ты сейчас стоял с закрытыми глазами, чтобы вспомнить, кстати, ты иногда похож на грека. Это тайна Гомера…

— Почему Гомера?

— Он был слепой, а у слепых сильнее память, как пожатие у одноруких.

— Так…

— Он мог запомнить тысячи стихов, ученые не догадались.

— Снимаю шляпу.

— Они же семгу здесь не прятали!

Марухин, запрокинув голову, хохочет.

— Запомнить мог, но если он не записал…

— Я думаю, что у него был поводырь, подросток. Тысячи раз он слушал Илиаду. И этот отрок овладел письмом, греческий алфавит уже возник, и записал. Мне кажется…

Далекий звон пронизывает небо.

— Мне кажется, я знаю имя этого подростка.

— Гомер?

— Вот именно!

— А тебе не кажется, что это звук — не «Ветерка»?

— Да, это «Вихрь».

И нам уже не до Гомера.

*

Лох — это семга перед нерестом, самец, похожий на индейца в боевом наряде.

Его серебряная чешуя тускнеет, превращается в сиреневую, на боках проступает малиновый блеск, сиреневая переходит в фиолетовую и чернеет, челюсть удлиняется. Оранжевая плоть, измученная голодом и созреванием молок, становится бесцветной, дряблой, семга в реке не ест, подпитываясь только мошками и комарами. Ловить такую рыбу — грех, хотя она вкусна в период фиолетовости.

Презрительное «лох», что означает легкую добычу на языке матерых аферистов, возникло как сравнение с лошалой рыбой, готовой к нересту, но после нереста (в отличие от кеты, кижуча, горбуши, нерки) семга не погибает. За это ихтиологи несправедливо называют европейского лосося благородным.

Дальневосточные лососи самоотверженнее семги — с их обреченной устремленностью в реку, на нерест, они запечатлелись тайным образом в сознании японцев и воплотились в жертвенную славу камикадзе.

Чужие озарения меня не вдохновляют и это — не навеянное чтением.

— У вас в стихах есть поговорки, которые я раньше не встречала. Слепому ночью не темно. Тропа дорогу знает… Вы увлекаетесь фольклором?

— Я сам фольклор. И ничего ни у кого не занимаю.

*

В ту ночь мы выбрали открытое сухое место и развели костер, но это не спасло. Дым выедал глаза, нечем было дышать, и мы отодвигались от костра в кошмарный комариный звон.

С кровью размазывали их на лбу и на щеках. Они вонзались в шею, жгли запястья, набивались в уши, прокалывали брюки на коленях, хрустели под ладонями, терзали мозг, просверливали сон.

— Комар запел военную песню, — сказала женщина из Умбы, выпила с нами чаю и поплыла дальше — бросать блесну.

Рябиновые гроздья кровососов висели на носу и на ушах ее собаки.

Я выплеснул из кружки слой комаров.

Ну где же ты, ветер? С дождем, с ненастьем…

Лежим, мечтая о плохой погоде. Солнце до дна просвечивает ямы над порогом. Вода упала, плесы обмелели, даже черника стала дряблой от жары.

Переворачиваясь, слышу легкое потрескивание сухого мха. Костер при свете солнца источает изнурение, отодвигаюсь от него и замечаю, что огонь сегодня красный. С надеждой уточняю цвет.

— Да, красный, — говорит Олег, — кажется, это к дождю.

Марухин отыскал среди своих запасов батарейку и оживил приемник. Передают прогноз погоды.

— Сделай погромче.

— Громче — звук исчезает.

— Ладно, я и так все слышу. Штормовое предупреждение по всему побережью. Ну, слава Богу, подойдут дожди!