Золотая блесна. Книга радостей и утешений

Олег молчит и улыбается, как в детстве, когда мы ждали на обочине попутный грузовик, измученные голодом и зноем, во времена пустых дорог… Замечу заодно, что не люблю собрания и голосую только на дорогах.

— Олег, ты о чем-то мечтаешь?

— Да!

— О чем?

— Мечтаю поступить во ВГИК.

— Ты же его закончил.

— Ну и что? Разве нельзя мечтать из прошлого?

— Впервые слышу о такой возможности. А ты, Марухин, только не придумывай…

— Я мечтаю о мокрых кустах! Но у Олега интереснее…

— Да, это тонкий ход, когда я был влюблен в свою жену…

— В которую?

— Не сбивай меня с мысли, мне каждый раз хотелось с ней познакомиться.

— Женщины проще.

— Нет, женский ум бывает очень изощренным. Я выключила телефон с надеждой, что если ты не позвонишь, я буду думать, что ты мне позвонил, а я не знала.

Марухин засвистел… А на реке — ни всплеска.

*

Лес трещал и над нами крутило березы. Сзади упало дерево. Мы вышли на открытый берег, и я бессильно засмеялся — иду и стою на месте. Голову сдавило, я почувствовал, как в теле стынет кровь от воздуха, несущегося на меня. Тьма, страх, восторг, и вдруг — тоска, холодный запах неба…

Немного постоял за камнем, отдышался. Дом был рядом, оставалось метров триста пройти по открытому месту.

Надутый капюшон плаща тянул меня назад, я шел, продавливая воздух, втискивался в него почти бесчувственным телом, рядом мелькнуло красное лицо Марухина, как незнакомое. Задыхаясь, прижался к бревенчатой мокрой стене, нащупал ключ под досками, крапива хлестнула меня по щеке.

— Давай я открою, — крикнул Олег, но я уже открыл замок, распахнутую дверь отбросило к стене, я не удержал ее, вдвоем мы тянули дверь на себя и смеялись.

Вместе с мокрыми листьями влетели в темный коридор, закрыли дверь на палку и обмякли.

В доме было тихо. Неверными руками я зажег керосиновую лампу, снял настывшую сырую телогрейку и безвольно сидел на скамье. В ушах звенело.

— Вот мы и дома! У птицы есть гнездо, у зверя есть нора…

— Им-то что, забились в щели и дрожат, а вот геологи, которые сидят в палатке на холме, — сказал Олег.

— Пускай бы их унесло километров за триста.

— Зачем так далеко?

— А чтобы ничего здесь не нашли!

Старый дом содрогался от ветра, по стеклам хлестала вода, мигала керосиновая лампа, гудела печь, на сковородке жарились молоки семги. Труба на чердаке захлебывалась воем и возникало чувство невесомости, наш темный дом с сияющими окнами летел во мраке ночи, ведь иногда мы вспоминаем, что летим.

*

Метровая сверкающая семга уже у берега перевернулась через голову, — брызги шампанского! — и леска на удилище провисла. Рядом — и не твоя.

От волнения горло мое пересохло. Я наклонился, чтобы зачерпнуть воды, и увидел себя — с блуждающим взглядом, небритого, в просветах между облаками.

Не знаю, который по счету лосось со сгустком крови на перламутровой губе, разодранной крючком, затянул меня в немыслимую даль, без времени, без имени…

*

Слепой сидел и слушал, как потрескивают в стенах камыши. Странно, что люди их не слышат. Такие легкие потрескивания обычно возникают к вечеру, когда приходят дети.

Скоро они придут и принесут ему лепешки с козьим сыром, прохладную макрель и соль, совсем немного драгоценной соли, она облагораживает вкус макрели.

За это он расскажет им, как осаждали Трою, но остановится на самом интересном месте; слепой был гордым стариком и не надеялся на сострадание.

В дверях уже шептались гости.

Зной уходит, а дети приходят.

Слепой стоял в хитоне и в сандалиях. Красный проем дверей и монотонные гекзаметры заворожили бедное воображение.

Завтра будет макрель, будет соль и поводырь Гомер не на пустой желудок узнает в школе буквы алфавита. Он помнит все стихи из «Илиады», запишет их и поведет слепого по векам.

Гомер уже сходил к соседям за огнем, принес горшок углей и запекает рыбу на решетке.

Море шумит в дверях и освежает дом. Скоро наступит ночь, но слепому ночью не темно. Он слышит все цвета и может показать всю радугу на арфе.

Красный — полет шмеля, густой, басистый звук. Высокий звук шестой струны, звонкие крики чаек, — это синий. И самый тонкий — фиолетовый, приятный писк мышей. Весной, когда кончается мука, они перебираются к соседям.

В литературе я люблю неправду! Слепому снилось фиолетовое лето и на пороге он сказал Гомеру:

— К нам вернулись мыши!

Просыпаясь, увидел глаза без лица и с удивлением подумал: живые существа такие разные, собака, рыба, мотылек… Только глаза у всех похожие.

Единство множества, зародыши воды из Океана, они возникли раньше наших очертаний и образов существования. Что-то мне приоткрылось из начала жизни, но мысль не дотянулась до безлюдья.

Зажмурившись от блеска на воде, лежал и улыбался, как-то легко смирился с недоступностью.

В окне светило солнце.

Придется закоптить блесну в костре. Ну и дальше — обычные мысли.

Река стала такой прозрачной, что выходя из лодки мы зачерпываем сапогами воду. Некляев только появился и уже набрал по целому ведру в сапог.

— О, — говорит Олег, — останешься и приготовишь ужин.

Это — осень. Обманы прозрачной воды. В такое время семга на блесну не реагирует и наши спиннинги стоят в углу.