Золотая булавка Юлия Цезаря

– Кто это? – спросила Вита, повернувшись к священнику.

– Это – святой Трифон, один из ранних христианских мучеников, чья жизнь прошла в здешних краях. Святой Трифон нес слово Божье обитавшим здесь язычникам, многим из них он открыл свет истинной веры. Римским властям это было не по нраву. Святого Трифона схватили и долго пытали, требуя, чтобы он отрекся от веры в Христа, но он был тверд и без единой жалобы, без единого стона перенес все пытки. Не добившись от него отречения, римляне сожгли святого. Художник изобразил момент, предшествующий казни.

– Да, я так и поняла, – кивнула Вита, – но почему вы хотели показать мне именно эту картину? Какое отношение святой Трифон имеет к тому, о чем мы с вами говорили?

– Самое прямое. Взгляните внимательно на изображение мученика, точнее – на его одежду.

Солнечный луч падал прямо на лицо святого, отчего лицо его казалось особенно выразительным и одухотворенным, исполненным глубокой и искренней веры, словно от него самого исходил неземной, чудесный свет.

Вита еще раз внимательно оглядела его. Поверх окровавленной рубахи святой Трифон был облачен в бирюзовый плащ, местами разорванный и покрытый кровью.

Приглядевшись, Вита увидела, что на левом плече этот плащ был сколот бронзовой застежкой, фибулой. Художник с особенной тщательностью выписал эту фибулу – и Вита едва сдержала возглас удивления, разглядев на бронзовой пластинке оскаленную морду чудовищного пса. Несомненно, эта была та самая фибула, которую она купила в антикварном магазине напротив церкви. В антикварном магазине, который на самом деле закрыт много лет назад. Та самая – или точная копия той фибулы.

Да, но откуда священник знает, что эта фибула – у нее? Ведь Вита ничего о ней не говорила!

И тут священник сам разъяснил ее недоумение.

– Видите фибулу, которой сколот плащ святого?

– Вижу, – кивнула Вита и отвела глаза, стараясь не показать свое удивление.

– Я сказал вам, что хозяина магазина нашли мертвым на пороге его лавки. Но я не сказал вам двух вещей.

Во-первых, это я нашел его.

Проходя в то утро мимо его лавки, я увидел двух выходящих из нее незнакомых мужчин. Это показалось мне странным – в такой ранний час лавка антиквара обычно еще была закрыта, и уж точно к нему в такую рань не заходили покупатели. Кроме того, мне чем-то не понравились их лица. В них было что-то недоброе.

Знаете, в нашей стране люди очень приветливы, доброжелательны, это у нас в крови. При встрече мы улыбаемся даже незнакомому человеку. А эти двое посмотрели на меня как на пустое место. Даже хуже – как на назойливое насекомое, досаждающее им самим своим существованием. А потом я услышал из-за двери едва слышный стон и, забыв обо всем, вошел внутрь.

Антиквар лежал на полу в нескольких шагах от порога. Вокруг него темнела кровь. Но он был еще жив.

Я склонился над ним, желая помочь ему или хотя бы поддержать, облегчить его страдания.

Антиквар открыл глаза, увидел меня и что-то едва слышно проговорил. Мне пришлось наклониться еще ниже, к самым губам антиквара, чтобы разобрать его слова…

– Что же он сказал?

– Он сказал что-то странное: «Она не достанется им, никогда не достанется».

Я не понял, о чем он говорит, хотел переспросить – но глаза его закрылись, и он замолчал. Тогда я перетащил антиквара от порога, положил его на домотканый коврик, подложил под голову сложенную вчетверо салфетку. При этом я заметил, что он что-то сжимает в руке. Осторожно раскрыв его ладонь, я увидел в ней бронзовую застежку. Фибулу, удивительно похожую на ту, что изображена на этой картине. На ту, что скрепляет плащ святого Трифона.

Но едва я увидел фибулу – антиквар вздрогнул, крепко сжал ладонь. Глаза его широко открылись, и он внятно проговорил:

– Она не достанется им!

Я попытался успокоить его, а потом выскочил из магазина, чтобы позвать людей на помощь. Из соседнего дома я позвонил в полицию, вызвал врача и скорее вернулся в лавку, чтобы исполнить свой пастырский долг – исповедовать и причастить умирающего. Однако, как я ни спешил, к моему возвращению антиквар был уже мертв.

Тогда, вспомнив его слова, я снова разжал ладонь, в которой он сжимал фибулу.

Сделать это было очень трудно – он судорожно сжимал пальцы. Когда же я все-таки разогнул их – я увидел, что фибулы в его руке не было. Я оглядел пол вокруг тела – но ее не было и там.

Потом, вернувшись в свою церковь, я взглянул на эту картину – и убедился, что бронзовая фибула, которую сжимал в своей руке антиквар, действительно как две капли воды похожа на ту, что скрепляет плащ святого…

– А тех двух мужчин, которых вы встретили перед дверью лавки, – их не нашли?

– Нет, – священник развел руками, – их не нашли, и никто, кроме меня, не видел их ни в тот день, ни позже. Полицейский, который проводил расследование, даже усомнился в моих словах. Он прямо этого не сказал, из уважения к моему возрасту и духовному сану, но дал мне это почувствовать.

– Может быть, вы просто плохо запомнили их, поэтому их и не смогли опознать?