Золотая голова

— Можно подумать, ваш Нантгалимский Бык только и ждет моего визита. И расставил своих живорезов вокруг аббатства.

— С него станется. А если даже и нет — я не люблю бессмысленного риска. Для чего тебе пробираться в аббатство сейчас, если в будущем эти бумаги можно будет прочитать без спешки и на законных основаниях?

— Ты другое напевал, когда дело касалось Тайной палаты.

— Тогда и обстоятельства были другими. И ты была другой Теперь ты втянулась в игру и тебя нужно не направлять, а останавливать.

— Ни во что я не втянулась. Мне просто скучно здесь, в Бодваре.

— Однако способ, которым ты намерена развеивать свою скуку, свидетельствует за себя. Не надо обманываться — тебе все сильнее хочется узнать правду об изгнанниках. И чем больше ты о них будешь узнавать, тем больше будешь становиться такой, какой должна быть, обретая свое утерянное наследство.

— А ты намерен мое наследство использовать.

— Я разве когда-нибудь это скрывал?

— Нет. Вот в чем суть — все это нужно тебе. Мне — нет. И хочется мне только одного — ни перед кем не быть в долгу. А ты ведешь себя, как заимодавец, которому выгодна отсрочка возвращения кредита. Потому что в этом случае, во-первых, должник от него зависит, а во— вторых — проценты растут.

— У тебя замечательный лексикон. Сразу видно, с какими людьми ты прежде водила компанию.

— Можно подумать, ты с ними не водишься. И Каллист просто так мимо ехал.

— Я не настолько глуп, чтобы не понимать, что в наше время необходимо иметь на своей стороне банкиров и предпринимателей. Это Дагнальду дозволительно считать, будто они существуют только для того, чтоб их грабить, а Вирс-Вердеру — что их можно кормить пустыми обещаниями. Честная игра бывает гораздо выгоднее. Но это лишь один уровень общения. Он не должен захватывать и тем более — въедаться в кровь.

— Ты не глуп и вполне мог бы обойтись в своей игре без завиральных идей и, конечно, без такой сомнительной со всех точек зрения фигуры, как Нортия Скьольд. Но если уж ты взялся придумывать для меня какие-то особые правила, оставь мне въевшиеся в кровь жалкие человеческие привычки, которые ты так презираешь.

Тальви снова взял в руки перо. Лист бумаги перед ним был покрыт столбиками цифр, но я сомневалась, что они относились к какому-то шифрованному манускрипту. А к чему — я не знала и знать не желала.

— Сегодня утром на дороге Рик повествовал Мальмгрену о битве при Громарте и рисовал твой образ в восторженных тонах. «Очаровательно! „ — восклицал он. — „Какое разнообразие, какой вкус! Бездна стиля! Неудивительно, что Тальви ею увлекся. Чего я не понимаю — что она в нем нашла? « Мальмгрен сказал: «Я слышал, у нее не было особого выбора“. На что Рик заметил: «Выбор есть всегда“.

— И зачем ты мне все это рассказываешь?

— А ты как думаешь?

Замечательная фраза. Универсальный рецепт, чтобы заставить надоевшего собеседника заткнуться. Что я и сделала. Тальви удалось все же уесть меня, в очередной раз представив мелочной, жалкой и слабой. Я повернулась и ушла в спальню.

Следующее утро было отмечено незначительным, но забавным эпизодом. Первым делом я, уподобившись добрым бодварским обывателям, вышла на террасу, где мы вчера беседовали с Эгиром об его предках, взглянуть, поднят ли флаг над резиденцией герцога. Хвала всем святым, хоть тут все было в порядке. Флаг был на месте. И Эгир, кстати, тоже. И Хрофт. Последний, правда, тут же поспешил ретироваться. Зная его особое к моей персоне расположение, я бы не обратила на это внимания, но уж слишком он старательно от меня отворачивался, чем поневоле привлекал к себе взгляд. И я заметила, что с лицом у Хрофта в порядке не все. Нет, щербин у него во рту не прибавилось, но на губе образовалась ссадина, вряд ли вызванная страстным поцелуем, а на левой скуле — другая, радужно-лилового оттенка.

— Кто это господина Бикедара приложил столь безжалостно?

— Ну, я, — застенчиво ответствовал Эгир. Я удивилась. Конечно, мои представления о дворянской чести отнюдь не подразумевали, что приличные господа сводят между собой счеты лишь при посредстве благородных клинков, а до кулачных разборок никогда не снисходят. Но за Эгиром я прежде не замечала склонности к мордобитию. И Хрофт до моего появления разговаривал с ним вполне мирно.

— Из-за чего же вы подрались?

— А мы и не дрались вовсе. Он вчера вечером выпил лишнего, шуметь начал… вот мне и пришлось его унимать.

— Это сколько надо вылакать токая, чтобы с него впасть в буйство! Или твой друг настолько слаб против хмельного?

— Он не токай пил. У господина Мальмгрена в буфетной есть некоторый запас бренди… А он был сильно расстроен, Хрофт, я разумею, не Мальмгрен, из-за своей промашки с дорогой, вот и перебрал. А я опасался, что Альдрик его услышит.

— При чем тут Альдрик? Хрофт покуда не в его свите состоит.

— Но… Он и так огорчился… а потом вы над ним смеялись. Вдвоем. Вот он и начал говорить о вас… разное.

— Да? — Я изобразила полнейшее простодушие. — Что же о нас обоих можно сказать? Эгир смутился.