Золотая голова

Настроение мне не испортило и то, что с Тальви мы и до обещанной службы, и во время нее не перемолвились ни словом. Оно и к лучшему. Непременно бы сказали друг другу что— нибудь такое, что все мои душевные труды пошли бы насмарку. И с тем же легким сердцем я пошла в часовню. Честное слово, я была рада этому, потому что уже не раз бывала здесь и знала, что меня не ожидает никаких открытий. Отец Нивен читал проповедь о примерах чудесных спасений и исцелений, творимых верою, основанную на каком-то из апостольских посланий, где подобных примеров приводилось множество. Я заметила, что в отсутствие гостей Тальви говорит он гораздо лучше, уверенней. А может, это я лучше слушала. Сегодня я могла стоять здесь, не притворяясь, не играя, не выслеживая и не рассчитывая. Как в те времена, когда я ходила в церковь с родителями и от души повторяла: «Не убоюсь зла», потому что зло мне было неведомо.

Что думали мои родители, если они… знали? Неужели обманывали, прикидывались, старались быть как все? Почему-то мысль о возможном неверии родителей ранила меня гораздо больше, чем страшило знание о бесспорном неверии Тальви. Или они считали, что одна вера не противоречит другой? И до сих пор считают?

Часовня была удивительно светла, в ней было как внутри лампады или драгоценного камня со множеством граней. Обыкновенно в окнах капелл стоят витражи, и оттого под сводами играет таинственный цветной полумрак. Но здешние окна были чисты и прозрачны, и яростное солнце несмешанно ложилось на алтарь и статуи святых. Золотая кипень резьбы стекала с царских врат за спиной у отца Нивена, подобно бурлящему водопаду. И навстречу уходили к высокому куполу выложенные лазуритом колонны.

Золотой и синий, либо небесно-голубой, как сакральные цвета, говорил Фризбю, объясняя символику изображений, вытеснили древние, сохранившиеся с языческих времен краски, причастные божественных тайн — черный, белый и красный. Только в Карнионе, говорил он, все еще придерживаются традиций их священной значимости, связав их с новой верой, ибо она на Юге смешана с язычеством…

У меня сильно заломил висок. Белый солнечный луч, преломленный оконным стеклом, прицельно ударил по глазам. Я сощурилась. Никаких ощущений, сопутствующих прежним видениям, не было, равно как и самих видений. Отчетливо доносился голос отца Нивена, читавшего с кафедры: «Все они умерли в вере, не получив обетовании, а только издали видели оные, и радовались, и говорили себе, что они странники и скитальцы на земле, ибо те, которые так говорят, показывают, что они ищут отечества… « Было лишь некое смутное разочарование, словно нечто должно было произойти и не произошло. Неужели я излечилась?

Отворотившись от слепящего света, я открыла глаза и встретилась с холодным, внимательным, изучающим взглядом Тальви.

А коробейник в замке так и не объявился. Должно быть, это был просто бродячий торговец, подбирающий сплетни для собственной корысти и, возможно, для развлечения, и более ни для чего. Скоро я начну шарахаться от собственной тени, сказала я себе. Но ей— богу, у меня для этого были оправдания.

Конец лета был самым тягостным отрезком за все время, что я провела в замке. Именно потому, что я проводила время. Дела заговора проходили мимо меня. О, я дошла до того, что просила Тальви дать мне задание. Он заявил, что от меня уже ничего не зависит и мне лучше пока отдохнуть. А ведь не мог не замечать, что мне тошно.

Теперь я начинала лучше понимать мотивы его поведения, которые могли быть вызваны только какой-то изначальной ущербностью, сознанием, что тебе чего-то недостает. Но чего? У него было все. Он был знатен, богат, молод, красив, силен и образован. Новее у него было лишь по человеческим меркам, по тем же, что он сам к себе прилагал, он был неполноценен, и это не давало ему покоя. Даже я в этом отношении стояла выше него, хотя сей дар был мне нужен как мертвой собаке кость. И это его угнетало. Ведь в каком-то смысле я обязана была стать его созданием. Все, что я знала, все, чем я владела, должно было исходить от него. И ни от кого иного. Именно поэтому он уничтожил мою старую одежду. Поэтому ненавидел перстень с сердоликом — я несколько раз надевала его и замечала, как Тальви на него смотрит. Мое пренебрежение тем, что было мне дано, оскорбляло все его усилия, которые в конечном счете были направлены лишь к одному — к власти. И он мне не доверял. Я это чувствовала. При всей своей откровенности — не доверял.