Золотая империя

– Это же надо, использовать его копье как украшение стен, – проворчал он себе под нос.

Желание напиться росло с каждым надменным фальшивым смешком, доносившимся от окружавших со всех сторон напыщенных богачей. Око Сулеймана, где же его товарищи?

Наконец он нашел их в нише айвана в дальней части тронного зала, развалившихся на подушках и, казалось, уже пребывавших в том состоянии опьянения, которого Дара только надеялся достичь.

– Афшин! – Гуштап вскочил на нетвердых ногах. – Мы не на дежурстве, клянусь.

– Замечательно, я тоже. – Дара бросил свою бутылку вина Гуштапу, падая на соседнюю подушку. – Расслабьтесь, – добавил он, пытаясь успокоить своих занервничавших воинов. – Нам всем не помешает выходной вечер, а я уже достаточно насмотрелся на этих франтов.

Иртемида вымученно улыбнулась.

– Какой-то мужчина ахнул, без преувеличения, ахнул, когда я сказала ему, что я лучница. – Она манерно вцепилась в воображаемую нитку жемчужных бус. – Но как ты натягиваешь тетиву? Разве твои формы не стесняют движений? – Она закатила глаза: – Я ответила, что, если он продолжит пялиться на мои формы, стрелу я засуну ему в задницу.

Вероятно, Даре стоило пресекать подобные выражения, но, увы, Манижа отстранила его от обязанностей.

– Ради такого я бы одолжил тебе свою, – ответил он, забирая вино у Гуштапа. – Кстати, как ты себя чувствуешь? Нога и рука заживают?

– Бану Манижа говорит, что нужно время, но я, по крайней мере, жива. Спасибо тебе, – добавила она с чувством. – Я в неоплатном долгу перед тобой, Афшин. Боюсь, если бы ты не появился, у Гезири мне пришлось бы несладко.

– Ты мне ничего не должна, – сказал Дара решительно.

Он обвел их взглядом, воинов, которых обучал в ледяных лесах северного Дэвастана, не уверенный даже в том, доберутся ли они когда-нибудь до Дэвабада. Как бы чудовищно ни прошло вторжение, оно сузило пропасть, существовавшую между первым поколением его солдат и им самим. Между ними установилось доверие, братское родство повязанных общей скорбью.

– Вы мои братья и сестры, слышите? И мы всегда будем помогать друг другу.

Иртемида улыбнулась и подняла кубок:

– За Нахид.

Дара поднял свою бутылку.

– За дэвов, – поправил он, ощутив в себе бунтарский дух.

Он осушил бутылку до дна, и в голове наконец зашумело.

– К вам можно присоединиться?

Он поднял глаза. Две танцовщицы отделились от своего ансамбля и приближались к компании пьяных воинов, скользя по волне духов и звона колокольчиков.

– Око Сулеймана, – прошептал Гуштап, и его черные глаза поползли на лоб.

Дара не мог его винить: танцовщицы были дивно хороши собой, и даже с трудом верилось, что они не прибегали к магии, чтобы подчеркнуть свои полные губы и толстые вороные косы. Их шеи и запястья были увешаны таким количеством золота, какого хватило бы на приданое дюжине невест, а в ушах поблескивали сапфиры.

В отличие от Гуштапа, крестьянского сына, которому едва минула первая четверть века, Дара достаточно хорошо знал дэвабадских танцовщиц, чтобы понимать, что женщины, скорее всего, останутся разочарованы скромным вознаграждением от его солдат. Однако он все равно вежливо с ними поздоровался.

– Да будет гореть ваш огонь вечно, девушки. Добро пожаловать к нашему столу, прошу, угощайтесь вином, однако боюсь, что нам не тягаться с финансами других гостей.

Гуштап посмотрел на него, как на предателя.

Но слова Дары, казалось, не смутили танцовщиц. Вперед вышла женщина в красивом ожерелье из рубиновых роз.

– Я достаточно наплясалась за золото, – ответила она, не сводя с него своих черных глаз, – но ни разу не станцевала для спасителей моего племени.

Слегка захмелев, Дара ответил, пожалуй, слишком открыто:

– Вот кем вы нас считаете?

– Так вы себя называете, нет?

Поддавшись на вызов в ее глазах, а также на мольбу во взгляде Гуштапа, Дара склонил голову, кивая на длинную лютню в руках другой женщины.

– Что ж, тогда сочтем за честь.

Дара за свою жизнь повидал немало представлений и смог оценить ее искусное владение языком танца в тот самый момент, когда она закружилась в такт музыке. Она двигалась с такой уверенностью и грацией, что невозможно было отвести взгляд, и хотя он согласился на ее предложение по большей части ради своих воинов, Дара обнаружил, что заворожен и сам. Что-то шевелилось в его душе, когда она пела, а ее пальцы в драгоценностях рисовали в воздухе узоры, словно высвечивая деликатный изгиб щеки возлюбленного и дорожки слез. Ее голос звучал чарующе, а в песне пелось о том же, о чем и всегда: о любви и потере, и о разбитых сердцах.

– Спасибо, – искренне сказал Дара, когда она закончила. – Это было прекрасно. Должно быть, нужно всю жизнь учиться, чтобы так постичь искусство танца.

– То же самое я могу сказать и про овладение стрельбой из лука. – Она кокетливо улыбнулась. – Хотя в моем случае результат куда приятней.

– Но песни всегда такие печальные. Разве любовь не может быть счастливой?

Она рассмеялась красивым звенящим смехом, который в сочетании с вином вызвал в Даре легкий жар.