За это время она создала успешную фирму, мудро вложила деньги, купила квартиру для себя и Жюльенны, а также вторую для Керстин, уверенно встала на ноги. Но, как это ни абсурдно, порой она спрашивала себя, не тоскует ли по Яку. Во всяком случае, по своей мечте о нем…
Может быть, поэтому ее ненависть не угасала? Это и есть главная причина того, что она продолжает следовать плану, намеченному три года назад? Само собой, за это время в ее жизни были и другие мужчины, но пока Як не вычеркнут из списков, она не решалась на серьезные отношения. Надо сосредоточиться на главном. Цель – главный смысл.
Иногда Фэй спрашивала себя, не пора ли остановиться. Ведь теперь у нее есть все. Она добилась успеха. Богатства. Социального статуса. Жюльенна с ней. Но в глубине души Фэй чувствовала, что этого недостаточно. Он отнял у нее так много… Растоптал ее так, что она едва смогла подняться… Простить она не сможет.
К тому же ее ненависть подпитывалась историями других женщин, которые она услышала за эти годы. Каждый день Фэй начинала с того, что читала новые рассказы на форуме интернет-магазина и на странице «Ревендж» в Инстаграме. Сколько в них жгучей потребности восстановить справедливость – вернуть себе утраченную гордость, дать сдачи, взять свое, отомстить…
В этом стремлении было нечто древнее. О мести говорится еще в Ветхом Завете. Око за око, зуб за зуб. Всё по справедливости. Теперь ею двигала не только личная ненависть – ее поддерживали голоса тысяч и тысяч женщин. Она разбудила нечто такое, что слишком долго покоилось во сне.
Их ярость стала ее яростью. А ее гнев – их гневом.
Стряхнув пепел, попавший на халат, Фэй потянулась к мобильному телефону, открыла «Спотифай» и негромко включила песню «Элис» группы «Эльдкварн».
Мама всегда любила «Эльдкварн». Без конца могла рассказывать, как она видела их вживую – и даже поймала медиатор Плюры Йонссона. Все это случилось до того, как она познакомилась с папой, – после этого музыка для нее смолкла.
Песня и сигарета отбросили Фэй на тридцать лет назад – в детство, во Фьельбаку, в дом, где они жили. Она, Себастиан, мама и папа…
На маленьком столике перед ней лежала почта. Поверх стопки – очередное письмо от папы. Всех тех, кого она когда-то знала, уже нет. Остался только папа. Он узнал ее, когда газеты начали писать о «Ревендж», – и снова, после многолетнего перерыва, стал писать ей письма. Поначалу – раз в неделю. Потом – два. Потом три. Фэй никогда их не открывала.
Она поручила своему адвокату внимательно следить за правовой стороной дела. Сейчас его не должны освободить. Фэй знала, как с этим обстоит дело в Швеции. Это только называется «пожизненным заключением». Рано или поздно всех выпускают. И ее отца тоже выпустят. Но только не сейчас. Ни за что на свете. Прежде она должна довершить начатое.
Взяв в руки письмо, Фэй поднесла к нему сигарету, с неописуемым облегчением наблюдая, как оно горит.
Шум моря за окнами моей спальни не мог заглушить голоса из кухни. Они звучали все громче; папин – со злостью, мамин – с мольбой. Она по-прежнему надеялась, что ей удастся остановить неотвратимое. Ссорились они из-за меня. Я забыла убрать за собой, когда перекусывала после школы. Как я могла забыть? Ведь знала, что папа терпеть не может, когда что-то остается на столе. Кроме тех случаев, когда ел он сам. Он никогда за собой не убирал, а мы, остальные, должны были всегда поддерживать стерильность и чистоту. Я, мама и Себастиан.
Мама, как всегда, взяла вину на себя. Я обожала ее за это. И еще мне так страстно хотелось стать большой, высокой и сильной, чтобы ей не пришлось брать на себя наказание за то, что натворила я… Но пока я была такой маленькой, папа не решался на меня набрасываться. Когда я делала что-то не так, он сжимал кулаки, но опасался, что сломает мои хрупкие косточки – ударит меня посильнее и зашибет насмерть. Так что сливал все на маму. Она была покрепче.
В первый раз я поняла, что все боятся папу, когда мне было пять лет и я впервые пошла с ним в магазин «Ика». Там он купил свой обычный набор: пару пачек сигарет, большую шоколадку и газету «Экспрессен». Ни мне, ни Себастиану шоколадки обычно не доставалось.
Когда мы подошли к кассе, какой-то мужчина встал в очередь впереди папы. Он положил свои покупки на ленту как раз в ту минуту, когда папа собирался сделать то же самое. Судя по одежде, это был какой-то дачник. Кассирша метнула на меня испуганный взгляд. Меня поразил ее страх перед папиным гневом.
Папа не мог смириться с тем, чтобы какой-то вонючий дачник, как он сам говорил, протиснулся впереди него. Позднее я услышала, что того человека отвезли в больницу в Уддевалле с двумя сломанными ребрами.
Учебник математики передо мной так и лежал открытым на той же странице с того момента, как в кухне послышались первые удары. Деление. На самом деле все очень просто. Цифры даются мне легко. Но когда посыпались удары, я бросила ручку и зажала уши ладонями.