Золотая корифена

После обеда всех разморило, потянуло в сон. По-видимому, сказалось все: бессонная, тревожная ночь и нервное напряжение во время высадки. Корин углубился в пальмовую рощу и приволок целую охапку высохших пальмовых листьев. Мы с Петром помогли ему и соорудили прекрасное ложе.

— Выход в путь назначаю на завтра. По холодку. С утра, — распорядился Валентин, озабоченно рассматривая немного подмокший журнал суточной станции и карту, — а теперь осталось только…

— …собрать все имущество, господа, потерпевшие кораблекрушение, — закончил Валькину мысль Петр.

— Совершенно верно, — подтвердил Валентин, — а ну, Стась, поднимайся. Ишь, уже и глазки сомкнул…

Корин неохотно, гулко зевая, поднялся с пальмовых листьев и с выражением величайшей скуки окинул взглядом берег. На нем там и сям виднелись вещи с лодки.

— Ну на черта нужно теперь это имущество? Спишут…

Мы часа полтора возились с лодкой — подложив под киль обломки бревен, выкатывали ее на песок, под пальмы. Подальше от волн. Стась вначале нудно ворчал, что все это ни к чему, что все равно лодка пропадет, но потом, разозлившись и на нас, и на лодку, с такой силой стал толкать ее в корму, что вскоре работа была завершена. Вытащив из ящика с инструментами банку солидола, Петр густо промазал им двигатель «Корифены» и закрыл его сверху чехлом. Мы уже разбрелись по берегу, вылавливая разные вещи из воды, а он еще долго возился возле лодки. Подсовывал под днище камни, чтобы лодка не повалилась от ветра на бок. Мы выволокли на берег, под пальмы брезентовый тюк и все остальное имущество, которое нам возвратил океан. Я нашел свою маску с треснувшим стеклом и дыхательную трубку, а также один ласт, второй пропал.

— Подумай о своем одеянии, брат мой… — сказал Валентин, критически оглядев распаренного работой уставшего Петра, — голова одета, а все остальное фу… срам. Я не могу брать тебя в поход в таком виде…

— На… прикройся. — Корин снял с шеи свой великолепный гибралтарский платок с танцующей смуглотелой испанкой на голубом шелке, и Скачков повязал его вокруг своих бедер.

— Ча-ча! — воскликнул Стась. — Петя, ты душка! Действительно, вид у старпома был «экзотический»: драная фуражка, синяя татуировка на груди, изображающая палящий из всех пушек корсарский парусник, и цветная повязка на бедрах. Все хохотали, глядя на Петьку. Вскоре мы повалились в скудную тень на ложе из пальмовых листьев и мгновенно заснули…

…Солнце напекло голову, и она не то чтобы болела, а была какой-то тяжелой. Ветер с залива немного утих, и грохот волн замолк. Утомившись, они вяло наскакивали на риф и не ревели, а лишь урчали, облизывая сырой песок. Волны словно стремились к пальмам. Но золотая полоска песка была непреодолимой для них преградой. И как бы ни бушевал океан, как бы вода ни бросалась на камни, преодолеть песчаную полосу она была не в силах…

Ребята еще спали. Корин, как всегда, на спине, скрестив на груди руки, Скачков на боку, подтянув к самому подбородку коленки. Валентин лежал вниз животом, положив голову на руки. По его потному лицу ползла большая ярко-желтая муха. "Может, це-це…" — подумал я и осторожно махнул ладонью. Муха обиженно зажужжала и, разбежавшись по щеке «адмирала», улетела прочь.

Чайки, все так же тревожно и печально вскрикивая, носились над полосой прибоя. Иногда То одна, тодругая складывали свои крылья и с высоты падали прямо к воду. Невдалеке от нашего лагеря бегали по сырому песку длинноносые голенастые кулички. Точно такие же, какие я много раз видел невдалеке от своего дома, на болоте… Кулички что-то выискивали в песке. Наверное, жирных личинок и рачков. Они то вместе бежали по мокрому песку, спасаясь от волны, то так же дружно спешили за ней, когда волна, торопливо переворачивая гальку и битые раковины, отступала обратно. Кулички бежали за волной и все время втыкали свои длинные клювы в сырой песок или что-то шарили под глянцево блестящими ракушками. Бенка как после обеда забрался на пальму, так и не слезал с нее: лазал в ветвях и качался на листьях. То зацепившись за них руками, то повиснув вниз головой на хвосте.

— Воспитывали тебя, воспитывали, а что толку? Пойдем гулять, слышишь?..

Но Бенка сделал вид, что не слышит меня. Он даже отвернулся и принялся внимательно рассматривать кончик своего хвоста. А потом шмыгнул в самую гущу листьев и затаился там. Наверно, боялся, что мы опять уйдем в море и он больше не увидит этих чудесных деревьев с широкими, словно расчесанными гребенкой, листьями.

Взяв в руки бамбуковую палку, я натянул на ноги свои порядком истрепанные кеды, повязал на голову рубашку, вернее, жалкие лохмотья, в которые она превратилась во время высадки, и отправился в небольшую экскурсию на расстояние видимости от нашего лагеря.

Я иду по самой кромке сырого песка. Смирившиеся, побежденные волны лижут мои ноги, а я наступаю на них и разбрызгиваю сверкающими каплями.