Золотая кость, или Приключения янки в стране новых русских

Сирота в сарафане превратилась в благоухающую и образованную барышню, безупречно говорящую по-французски и по-английски и неплохо знающую математику. Каждый вечер прелестная пигалица приходила ко мне в кабинет, где делала домашнее задание. Я был доволен ее прилежанием и в награду часто брал ее с собой в гости к дядюшке Карлу. Радушный родственник устраивал в честь нас ужины и приемы, куда стекалось все, что было в Клизме изысканного и аристократического.

Акулина быстро освоилась в обществе, демонстрируя прекрасные манеры и незаурядное умение вести светский разговор.

— Monsieur Karl, vous m’avez joué un mauvais tour,[164] — журила она дядюшку, когда тот подводил ее к обеденному столу.

— Mais qu’est ce-que j’ai fait?[165] — волновался добрый холостяк, окидывая взглядом миски и тарелки севрского сервиза.

— Je comptais dîner de chocolat, mais je n’en vois rien,[166] — кокетливо качала головой Акулина, и ее золотые волосы сверкали в свете люстры.

Дело в том, что сирота пристрастилась к пирожным и тортам — лакомствам ранее ей неведомым. Дядюшка Карл, который тоже был сладкоежкой, сошелся с Акулиной во вкусах и с аппетитом ходил с ней в клизменскую кондитерскую до и после обеда.

Уездная молодежь была поголовно влюблена в очаровательную девушку, которую я представил как мою кузину Варвару из Шварц-Мекленбурга (регулярно общаясь с Гертрудой, преподававшей ей начала гигиены, Акулина научилась говорить по-русски с немецким акцентом почище гестаповского).

Пигалица прониклась любовью к литературе. Я был обладателем прекрасной библиотеки, полной новейших изданий Ричардсона, Филдинга, госпожи Рэдклиф, аббата Прево и других известных писателей на языках оригинала. Там даже было несколько русских романов. Акулина прочитала все книги на моих полках, как подцензурные, так и нецензурные.

Вскоре она сама начала упражняться в сочинительстве. Летними ночами я нередко заставал ее в саду, где, сидя за столиком рядом с бюстом императрицы Екатерины, артистическая сиротинушка покрывала каракулями страницу за страницей при свете луны или лампады. Недаром воображаемая Варвара приходилась народному поэту Блатарю троюродной внучатой племянницей!

Однажды Акулина принесла мне толстую рукопись и, потупившись, положила ее на письменный стол. На титульном листе, украшенном виньетками и купидонами, заглавными буквами было выведено: «Жребий фортуны, или Повесть о добродетельной Георгиане, о страданиях ее в доме жестокого кавалера Гектора Мачуса Камачуса, бегстве ее оттудова в Царства Колхидское и Китайское, любви к смелому дону Алексису Аргуэлиусу, магистру Ордена Священного Сердца, и о последующих приключениях ее амурных и христианских. Сочинение Варвары Картоновой».

Я прочитал рукопись — а потом и вторую, и третью, и четвертую. Акулина оказалась плодовитой писательницей. Из-под ее пера один за другим выходили душераздирающие романы о красивых и добродетельных девушках, похищаемых разбойниками, заточаемых злодеями, кусаемых вампирами и пугаемых призраками. От грозивших им опасностей девушек избавляли загадочные мужские фигуры в масках или закрывающих лицо капюшонах. В последней главе героиня выходила замуж за своего спасителя, который оказывался рыцарем или даже принцем крови, обладавшим несметным состоянием и жившим в роскошном дворце. Подвалы дворца были полны сундуками с золотом, а также шоколадом.

Вскоре все мое время уходило на то, чтобы читать Акулинины опусы. Иногда я пытался увильнуть от этой обязанности, но Акулина, как многие люди искусства, была очень чувствительна ко всему, что касалось ее произведений. Если я говорил ей, что мне надо отвести Люпуса к ветеринару или срочно поехать в Калугу для переговоров с генерал-губернатором, она огорченно вздыхала и грустно говорила:

— Si vous refuserez de me rendre ce service, je me verrai contrainte de passer la nuit chez mademoiselle Gertrude.[167]

Действительно, в последнее время Акулина и моя эрзац-мама стали очень хорошо между собой ладить. Воспитанница с восхищением внимала экономке, когда та объясняла, что неряшество есть верный признак нравственного падения и что пунктуальность — редчайшая и прекраснейшая из добродетелей. Гертруда же была без ума от умилительных увражей, сочиняемых Акулиной, перечитывала каждый из них по нескольку раз и ходила повсюду заплаканная.

Я понял, что отношения между Пигмалионом и пигалицей себя исчерпали. Надо было что-то делать!

Однажды после географической консультации у меня в кабинете — Акулина постоянно собирала сведения о природе и населении экзотических стран, в которых обитали ее персонажи, — я попросил ее остаться и велел принести шампанского.

Когда наши бокалы были полны искрящимся «Vieux Coucou», я провозгласил тост.

— За новые впечатления!

Сочинительница деликатно отпила глоток.

— Боюсь, monsieur Woldemar, вы что-то против меня замышляете.

— Ну что вы, мой друг! Я всего лишь хотел предложить вам съездить со мной в Клизму. Мы давно не были у дядюшки Карла, а он очень к вам привязан.