Золотая ладья нибелунгов

На ужин купец всё же разрешил товарищам налить себе по полчарки вина — усталость оказалась слишком велика, и людям необходимо было возвращать силы для завтрашнего путешествия. Но сам он к вину не притронулся и заметил, что Лука тоже едва коснулся чарки губами.

Ночь наступила до странности скоро. Не раз и не два водивший своё судно на юг, к грекам или арабам, Садко хорошо знал, как душный южный вечер сменяется тёплой, будто молоко, ночью. Сумерек в южных краях почти не бывает — вот только что небо окрашивал пурпуром и киноварью закат, заливая полнеба, и почти сразу высоченный небесный свод тонет в густом синем бархате, сквозь который разом проступает несметное множество крупных, как спелые вишни, звёзд. На севере совсем не так, тем более летом, ночи и вовсе будто нет — едва разольётся на западе вечерняя заря, едва погаснет, а уж восток светлеет и розовеет, и птицы подают голос, когда почти темно, они-то знают, что утро на подходе, так к чему ждать? Сейчас уж не такие светлые ночи, лето пришло к середине. Но всё равно закаты долгие и темнота приходить не спешит. И тут вдруг на неведомый остров посреди Нево-озера опустился и разом окунул его во тьму тот самый тёмно-синий бархат южной ночи. И даже звёзды проблеснули над уже не видимой скальной грядой. Надо же! А казалось, тучи только-только стали расходиться, и так много звёзд никак не может показаться с наступлением ночи. Но нет, вон их сколько!

— Ну и закат! — выдохнул рядом с купцом Лука, будто подтверждая его удивление. — Что за остров-то такой? Не в Зелёное ж море[37] закинул нас штормина? Не по небу ж пронёс в такую даль? Пускай меня кит-рыба проглотит, если я что-нибудь понимаю.

— Что-нибудь понимать и я бы не против... — Садко не знал, отвечает ли кормчему или говорит сам с собою. — И то правда, словно бы за тридевять земель оказались!

Странно, но, кажется, это необычное наступление ночи смутило только купца и его кормчего. Все остальные будто бы ничего не заметили. Некоторые из дружинников, поужинав, улеглись спать — кто на берегу, возле костров, кто на холоде, но не на жёстких камнях, а в ладье, успевшей просохнуть, хоть солнце в этот день так и не показывалось. Те, кого купец назначил первыми в караул, бодрствовали, но чувствовали себя, судя по всему, совершенно безмятежно — сидя у огня, храбрые дружинники вполголоса обменивались шутками, рассказывали друг другу всякие занятные истории и явно не испытывали ни малейшей тревоги.

«Подумать бы, что у меня от всех этих приключений ум за разум заезжает! — мелькнула у Садко новая мысль. — Но не я ж один беспокоюсь — Лука то же самое чувствует. Значит, либо мы с ним — глупцы непроходимые, либо остальные от той бури отупели...»

Купец, укутавшись в плащ, попробовал хотя бы задремать. Куда там! Сон не шёл к нему. И он лежал, вслушиваясь в мерный плеск волн, пытаясь понять, что происходит вокруг него и с ним, задавая себе вопрос за вопросом и ни на один не находя ответа.

Всё не спал молодец, не спалось ему,
Будто что-то казалось-мерещилось,
А как сон пришёл,
Так недобрый сон.
А приснилося добру молодцу,
Что вокруг опять волны дыбятся
Да и выше ладьи поднимаются!

А потом вокруг вместо волн седых

Вдруг сбираются злые чудища,
Злые чудища волосатые,
Волосатые, лупоглазые!
И вскочил купец, кликнул воинов,
Только спят они беспробудным сном,
Беспробудным сном зачарованным
И нейдут на подмогу товарищу...

Когда Садко дошёл до этого места, его голос вдруг сорвался. Он совладал с собой, рукавом рубахи смахнул стекавший по лицу пот. Снова коснулся струн, с трудом перевёл дыхание. Как ни владел он собой, воспоминания оказались сильнее.

— Ну, будет! — воскликнул Добрыня Малкович. — И так уж я тебе поверил. Вижу, что в песне своей ты правду рассказываешь. Если тяжко, отдохни.

Гусляр бросил на посадника быстрый взгляд и, сделав ещё одно усилие, улыбнулся.

— Спасибо, господин честной посадник, на добром слове! Но я самого главного ещё и рассказывать не начал.

Добрыня отпил вина и знаком велел подошедшему холопу долить чару певца.

— Ты горло смочил бы, вон уж сколько поёшь и поёшь, как только дыхания хватает! И, коли хочешь, можешь дальше просто так рассказывать. Всё едино я не успокоюсь, покуда до конца твоей истории не услышу.

— Услышишь, — пообещал Садко. — Что веришь мне, за то спасибо. Только сразу упреждаю: дальше всё куда чуднее станет! Может, и усомнишься. Подумаешь — морочу я тебя.

С этими словами он взял из рук слуги наполненную чару, однако сделал всего несколько глотков. При этом лицо певца выражало всё то же напряжение, что в самом начале рассказа.