Золотая легенда. Святые мужи

Известно, что Франциск молил Господа о том, чтобы, насколько это в его силах, испытать душой и телом все те страдания, которые пережил Христос. Однако Лодыженский считает, что в этой молитве Франциск стремился к земным ощущениям, и поэтому, с точки зрения Лодыженского, состояние Франциска не может считаться результатом действия духовной силы. Подтверждение этого он видит в сложности видения, которое созерцал Франциск после того, как почувствовал себя совершенно превращенным в Иисуса. Сначала он увидел шестикрылого серафима, и это была первая стадия видения. Затем, желая видеть Христа, он начал видеть и серафима пригвожденным ко кресту. «И этот серафим, – цитирует Лодыженский, – так приблизился к святому, что Франциск мог ясно и отчетливо видеть на серафиме изображение Распятого»[6]. Далее исследователь пишет: «Не может не поразить… эта удивительная сложность видения св. Франциска. На одно видение серафима, сошедшего внезапно для Франциска с небес, был как бы наложен образ другого видения – того видения, которого более всего жаждал Франциск, – был наложен образ распятого Христа. Процесс возникновения этих видений производит впечатление, что первое видение серафима, как неожиданное и внезапное, было вне самовнушения Франциска; но затем на это действительное видение было наложено другое изображение, и наложено оно было силой воображения самого Франциска, жаждавшего видеть и ощущать распятого Христа»[7].

Видению Франциска Лодыженский противопоставляет видение преподобного Серафима Саровского, снизошедшее на него при исполнении диаконского служения. В отличие от Франциска, жаждавшего чувственных ощущений, преподобный Серафим «молился просто и глубоко и каялся в грехах своих. Между тем… благодатная сила в нем росла, и росла она вследствие его великих подвигов, а он сам даже этого не чувствовал и не сознавал»[8]. Это видение было полной неожиданностью для преподобного Серафима, он никогда не мечтал и не воображал ничего такого и поэтому не мог опомниться от этого в течение двух часов.

«Чисто духовное сверхсознание, – комментирует Лодыженский, – достигаемое по пути, указанному подвижниками „Добротолюбия“, развивается в сердце человека вне сферы ментальной и чувственной и, следовательно, вне сферы мысленного воображения… Видения эти в большинстве случаев внезапные, и они осеняют внутреннее существо человека, идут как бы изнутри»[9]. Внезапность видений восточных подвижников объясняется их смирением, ибо смиренный не чувствует себя достойным этого. Исходя из этого, Лодыженский утверждает, что опыт преподобного Серафима является чисто духовным, а видение Франциска – мистика, затемненная его собственными воображением и чувственностью.

Согласно Лодыженскому, Христос являлся для Франциска внешним объектом, и подвижник, соответственно, старался подражать ему внешним образом, что очень часто доходило до прямого копирования некоторых моментов земной жизни Спасителя, начиная от послания своих учеников на проповедь по двое с теми же словами, что произносил и Христос, и заканчивая воспроизведением Тайной вечери, где Франциск взял на себя роль Самого Христа. Ни на что подобное ни Серафим Саровский, ни другие православные подвижники никогда не решались. Тем не менее для западного мистического опыта стремление подражать в своей жизни Христу имело чрезвычайно важное значение, отзвуки которого, благодаря книге Фомы Кемпийского (1379–1471) «О подражании Христу», прошли через всю русскую культуру XIX века, оставив в ней заметный след. Известно более сорока изданий этого трактата на русском языке, осуществленных только к началу XX века. Причем это были не просто переиздания, среди них около двадцати различных переводов на русский как с латинского, так и с английского и французского языков. Все это свидетельствует о немалом и очень серьезном интересе русского просвещенного общества к этому трактату западной богословской мысли. Тем не менее святитель Игнатий Брянчанинов относился и к труду Фомы Кемпийского резко отрицательно.