Золотая лихорадка

Филатов недоуменно посмотрел в направлении, куда показывал майор, и, пожав плечами, вышел из кабинета вслед за сержантом. Тот довел его до выхода. Десантник оказался на улице, так ничего и не поняв. Впрочем, заявлять, что тут какая-то ошибка, он, по понятным причинам, не стал.

Квитанция из камеры хранения оказалась на месте, и Филатов отправился на Казанский вокзал. «Хоть какая-то польза от отсидки, – думал он по дороге. – Из запоя вышел... Нет, ну какие лохи! Больше недели держали в камере человека, на которого объявлен всероссийский розыск, и спокойно его выпустили. Даже раньше срока». А вот почему раньше, Юрий уже начинал догадываться.

В камере хранения на вокзале дежурил тот же дед, что и десять дней назад. Юра протянул квитанцию и, доплатив сотню, получил в целости и сохранности свою сумку. Там все оказалось на месте. Филатов купил мороженое и присел на ту же знакомую лавочку.

И тот же знакомый «серый» голос из-за спины насмешливо произнес:

– Да-а, гражданин Филатов, вы не только мокрушник, оказывается, но еще и дебошир. Опасный парень, с вами лучше не связываться!

Филатов обернулся и встретил взгляд давешнего мужика сером костюме. Правда, на этот раз костюм был черный, с галстуком в горошек, и человек в нем напоминал бывшего инструктора райкома партии.

– Как мне вас называть? – спросил Филатов.

– Меня зовут Матвей Кузьмич. Долго же мы вас искали. Кто знал, что вы от нас в тюрьме спрятались? Когда выяснили, босс чуть не лопнул от смеха.

Матвей Кузьмич присел рядом с Юрием:

– Ну, и что вы нам скажете, любезный дебошир? Только прошу об мою голову бутылок не разбивать...

– Надо будет, так разобью, – в тон ему ответил Филатов.

– Вряд ли у вас получится. И все-таки?

– Могу я сначала поговорить с... «боссом»?

– Сначала ответьте, будете с нами работать или нет.

– Ну, зачем вам мой формальный ответ? Знаете ведь, что пока я от вашей конторы никуда, кроме тюрьмы, не денусь.

– Мне ваш ответ нужен для того, чтобы определить вашу... скажем так, искренность. Поверьте, у меня есть такая возможность.

– Что ж, сформулируем так. Я согласен выслушать ваши предложения. Вас это удовлетворяет?

– Не вполне, но...

– Кстати, как вы проверяете мою искренность? Дистанционный «детектор лжи»?

– Вы близки к истине. Только в моем «детекторе» нет шкал со стрелками и электронных ламп. А теперь нам пора ехать, гражданин закоренелый дебошир.

Глава 9

Вилор Федорович Логвиненко в детстве очень страдал из-за своего имени. В тридцатую годовщину смерти вождя мирового пролетариата такие имена давать было модно, и родители были искренне уверены, что человека, отмеченного инициалами Великого, в жизни может ожидать более выдающаяся судьба, нежели какого-нибудь Сергея, Андрея либо Николая. Имя Вилор означало: «Владимир Ильич Ленин Организовал Революцию».

Но Вилора по имени звал только отец, стопроцентный питерский пролетарий, ребенком переживший блокаду и связанную с ней дистрофию и умудрившийся через десять лет после ее прорыва зачать ребенка, да участковый, который заполнял на него протоколы за хулиганство. Юный Логвиненко, впрочем, хулиганом был не злостным, а, если можно так выразиться, творческим. Однажды, лет в пятнадцать, этот круглый отличник, если не брать в расчет неудовлетворительное поведение, выбил камнем окно квартиры, в которой жила нравившаяся ему, но недоступная барышня, и забросил туда букет цветов, собранных в окрестных палисадниках.

Компания, в которой не последнюю роль играл Логвиненко, могла в центре Ленинграда стащить с головы жены какого-нибудь ответственного работника богатую шапку, продать ее перекупщику, а вырученные деньги бросить в менее богатую шапку безногому фронтовику, какие в те годы еще подвизались возле пивных ларьков. Друзья звали своего лидера просто Виля. А те, кто был им обижен, отбегали на почтительное расстояние и голосили «Виля – простофиля!» Вилор на них за это не обижался. Он вообще был человеком необидчивым.

Вилор Логвиненко всегда и везде хотел быть первым. Не из мести обществу, родственникам, соседям, дворовым мальчишкам... Нет, мстить ему было практически не за что. «Старый колодец невского двора», где он прожил до семнадцати лет, научил юношу относиться к жизни не как к полосе препятствий, которую надо преодолеть, а как к зданию, которое надо построить. Именно так, как к законам архитектуры, и относился он к многочисленным условностям человеческого существования. Правда, интерпретировал их по-своему, более широко, часто идя на риск, скользя по краю, нарушая законы «сопротивления материалов». Ему везло, и в пропасть он не сорвался.