Золотая лихорадка

Боль в груди не давала сосредоточиться. Лежа на госпитальной койке под капельницей, Юрий с трудом восстанавливал последовательность событий, приведших его в эту палату. Кроме него здесь лежали еще два солдата – один кашлял кровью, сильно ударившись обо что-то грудью (это «что-то» было кованым дембельским сапогом), а второй, десантник из дислоцированного недалеко от Ежовска полка, во время приземления с парашютом пропорол легкое стальным прутом, невесть каким макаром выросшим на земле полигона. Оба они разговаривали с трудом, как и Филатов – тот смог лишь улыбнуться при виде входящего в палату Жестовского, которому сопутствовал моложавый военврач с погонами майора.

– Ну что, братишка, оклемался? – подмигивая из-за спины доктора, спросил прапорщик. – Ничего, скоро домой поедешь.

– Комиссовать его будет нетрудно, – заявил майор медслужбы, листая какие-то бумаги. – Сквозное ранение в грудь... Легкое не задето... Как самочувствие, товарищ ефрейтор? – бодрым тоном обратился он к Филатову.

– Терпимо... – отозвался тот, поняв, что прапорщик Жестовский умудрился выдать его за кого-то другого.

– Откуда родом? – продолжал допытываться доктор.

– Из Пскова он, – поспешил ответить Жестовский. – Может, не стоит ему сейчас разговаривать?

– Да ерунда, заживет эта дырка, и забудет он про нее... И чего таких стариков на службу призывают? Ему на вид лет тридцать... Ну, да ладно, документы на комиссование я подготовлю. Кстати, тут какой-то особист все допытывается, можно ли допрос снять. Так я сказал, как ты и просил, что он в тяжелом состоянии.

– Вот спасибо, Коля, а то и мне влетит – почему я этого самовольщика сразу в комендатуру не отправил. Я ж тебе говорил – у лаза я его подкараулил... Если честно, виноват я перед ним, – пусть бы себе гулял, зато пулю не схлопотал бы.

Жестовский еще раз подмигнул Филатову. Тот в ответ улыбнулся.

– Ну, если улыбается – жить будет. Всего ему тут у нас с месячишко отбыть придется, потом можно домой отправлять, пусть долечивается. Ну, пошли? – военврач

с прапорщиком Жестовским, обернувшимся на прощание, вышли из палаты.

Почти три недели Юрия никто, кроме медиков, не тревожил. Приходил несколько раз Жестовский, сообщал новости – их было немного. Шум вокруг нападения постепенно утих, делу не дали хода, бандюги, чьи ряды существенно поредели, не высовывались. Буденный куда-то пропал бесследно, видно, сбежал от греха подальше. Звонила Жестовскому Ксения, до которой дошли слухи о перестрелке.

– Леня, если она еще раз позвонит, спроси, отмыла ли она Удава, или от него все так же воняет, – скривившись, попросил Филатов.

– Да ладно тебе, в конце концов. Ты же сам в эту бодягу влез, мог бы сразу слинять! – резонно возразил его друг.

В один из визитов, когда Филатов уже мог вставать, ходить и даже начал делать по утрам разминку, Жестовский сообщил ему:

– Знаешь, а меня вроде в Москву переводят. На переговоры пригласили. Там должность царская, взводом обеспечения в штабе округа командовать.

– А что ты думал? Проявил себя во время вооруженного налета, так теперь расхлебывай. Я вообще удивляюсь, как тебе орден не повесили.

– Я ж тебе говорил, замяли дело. Меня Загребайло вызывал, какие-то вопросы задавал непонятные, типа нет ли у меня друзей там, – он ткнул пальцем в потолок. Я ему и сказал, что Иванов – мой дальний родственник по линии супруги... Пусть проверяет!

Друзья посмеялись.

Подлинный ефрейтор Луканский обретался в данное время у своей подружки, пил беспробудно на деньги, которыми его снабдил Жестовский, и ждал документы на комиссование Вскоре бумаги с солидными печатями легли в тумбочку лжеефрейтора. Стараниями прапорщика ни один из приятелей настоящего Луканского навестить его так и не пришел: он распустил слух, что его отвезли в окружной лазарет.

Госпиталь спал. Юрий, которого сон что-то не брал, прохаживался по коридору, вспоминая, как недавно бежал из этого же госпиталя в одолженной одежде. «Вернуть бы не мешало», – подумалось ему. И в этот же миг со стороны последней в длинном ряду палаты он услышал приглушенный, сразу же захлебнувшийся крик.

Что там могло быть? Осторожность шептала: не высовывайся, тебе и так еще крупно повезло! Но Филатов не обратил внимания на шепот благоразумия.

Свет в палате был выключен, но сквозь высокое окно за происходящим наблюдала бесстрастная луна, и в ее мертвенном свете глазам Юрия открылось мерзкое зрелище: двое солдат в больничных штанах держали третьего, прижимая его туловище к кровати и накрыв голову подушкой. Сзади к нему пристроился еще один; из его рта вырывалось хриплое дыхание, и, глядя на эту сцену, Филатов невольно представил собак, озабоченных проблемой размножения.

Юрия передернуло, когда он вмиг представил, что мог чувствовать молодой солдат, оскверненный чужой животной похотью. И рванулся вперед.