Золотая лоция

— Вещую стрелу? — Эйнар отвлекся, ожил и почти затрясся от восторга. — Надо, надо вещую стрелу. Они тут все такие ярые, эти франки. Ходят, плечами задевают. Вон Ульворен с Икмаром пошли найти женщину. Я знаю, что тут не лучшее место, чтоб искать. Но не вижу, отчего двум храбрым воинам не пойти её искать. — Разведя руки в стороны, Эйнар как бы пригласил окружающих подтвердить правильность его суждения. Вольквин сдержанно кивнул. — Вот. Нашли. Не знаю, какова она была лицом и телом. Но она была одного франка. Является франк с косами, говорит: «Прочь!» Икмар говорит: «Хорошо, но пусть она отдаст данное ей серебро». Она говорит, что не было никакого серебра. Ульворен обиделся, схватил её за волосы и кинул об землю, а потом и самого франка. Прибежали ещё франки, началась большая драка. Ульворена и Икмара испинали, а потом хотели вешать, пришлось мне с Мечеком идти, нести золото, чтоб их выкупить. Это разве хорошо?

— Не хорошо, — согласился Рагдай, поднимая полог и заглядывая в прохладу шатра.

— Я скоро приду, пусть Хитрок начнет говорить без меня. Я знаю его рассказ. Чую. Приду — скажу ещё раз про золото, — услышав в ответ молчание Рагдай, бросил полог, отчего то улыбнувшись, бережно снял паучка с плеча полтеска, стоящего у входа, поднял его на ладони, дунул; паучок, развивая за собой обрывок паутины, сорвался и по ветру полетел вправо, в сторону солнца. — Ветер хороший. Эйнар, ступай к стреблянам, возьми лук из орешника и скажи Резняку, чтоб стрелу он приготовил особо.

— Я сам её приготовлю, — сказал Эйнар, делая шаг в сторону лошадей, за которыми бродили стребляне, охлаждая потные тела после утренней пляски.

Ладри, дёрнув Ацура за пояс, спросил:

— А когда колдун сказал «не хорошо», он говорил про то, что Ульворена и Икмара связали или что они нашли эту женщину?

— Он осудил Эйнара за желание делить золото иначе, чем оно поделено. — Ацур сощурился, почесал подбородок под рыжей бородой, собрался было войти в шатер, но раздумал, махнув рукой: — Сейчас Хитрок скажет, мол, золота нет, князь начнёт говорить — надо уходить, все будут его уговаривать… Пойду лучше погляжу, как Рагдай пустит вещую стрелу.

— А что такое вещая стрела? — снова спросил Ладри, наблюдая, как кудесник приближается к франкам, как те встают полукольцом, берут кувшины с вином, начинают пить и нехотя поднимают в приветствии руки, а тот глубокомысленно тычет пальцем в небо. Франки щерятся весело, затем хмурятся, потом один, хромой, протягивает кудеснику свой кувшин, он отказывается и снова указывает пальцем в небо.

— Помнишь, как я учил пускать тебя стрелу? — Ацур оглянулся на шатер. Двое полтесков по прежнему спокойно стояли у входа, мимо них, кусая ус, прохаживался Ломонос. — Я говорил тебе тогда, что, если пустить стрелу над собой, она никогда не упадёт тебе в руку?

— Да, — кивнул Ладри, двигаясь вслед за варягом.

— И ещё я говорил, как ночью в горах или в лесу во время грозы не надо бояться огненных шаров и теней Ётунов, оттого что видимое не всегда явное.

— Помню. — Ладри придал лицу сосредоточенное выражение и, неловко наступив в лошадиный навоз, кишащий мухами, обтёр ногу о траву.

— Это одно и то же. — Варяг поправил меч, ладонью провёл по кольчужной груди, смахивая крошки; ногти корябнули о металл. За десяток шагов до Рагдая он снова обернулся. Ломонос всё так же ходил перед шатром, полтески опирались на копья, из варягов перед шатром остались лишь Вольквин и Хорн. Они о чём то шептались.

— Скажи, Ацур, тогда, под дубом, когда захватили короля Дагобера, для того чтоб установить правду, был поединок и ты сразил франкона… — Ладри замялся. — Эйнар сказал, мол, ты убил франконского великана лишь потому, что тебе помогал колдовством Рагдай.

— Эйнар не викинг. Он скальд в свите конунга Вишены, — ответил Ацур, сощурив глаза, и добавил задумчиво, как бы прислушиваясь к себе: — Не знаю, я тогда уставший был. Бил в шею, поверх щита. В шею не попал. Но клянусь молотом Тора, почувствовал, что меч попал в податливое. Ладно. Теперь молчи. Иначе отошлю поить Гельгу.

— …и только тогда святой Амбросий понял, что Бог есть больше, чем просто слово Божье. — Рагдай говорил по норманнски, но было видно, что франки понимают. — Поэтому и мы, язычники, тоже дети Божьи, хотя называем его иначе. И верно, ведь язык наш другой. Как ты. — Кудесник ткнул пальцем в тщедушного франка, того, что наблюдал, как моравы таскали колёса от повозок. — Ты смотрел, как рабы делают своё дело и не ропщут, потому что даже они знают, что так устроил Бог. Они таскают, а ты спокойный, при оружии, женщины заглядываются.

Рагдай поднял брови и развернул ладони вверх.

— Конечно, клянусь слезами Марии, он всё верно говорит. — Тщедушный франк улыбнулся. Второй, великан с угрюмым рябым лицом и длинными, почти до груди усами, с сомнением покачал головой и настороженно уставился на подошедшего кольчужного норманна с мальчиком, у которого в половину лица расползся синяк.