Золотая моль

И действительно. Старый приятель свел его с одним из председателей старательской артели «Заря» неким Махальцовым, молодым, но уже успевшим располнеть человеком.

— И на сколько, говоришь, больше золота?

— На тридцать процентов как минимум.

— А как я узнаю, что эти тридцать процентов благодаря твоему «Ручью»?

Несмотря на разницу в возрасте Махальцов говорил Данилычу «ты», и Данилыч это терпел. Как и запах перегара, которым председатель обдавал собеседника. Что делать — он платил, а кто платит…

— Рядом поставим контрольный прибор, на время.

— Ну вот, на это время и поедешь с нами на полигон. Твои условия — десять процентов от дополнительного металла, так?

— Десять. — Тимофеев не хотел уступать ни копейки. Он должен был приехать домой с деньгами.

— Ладно, тогда собирайся.

Стоял май, воды только сошли, и Данилыч поинтересовался:

— А вы что, приборы уже смонтировали, все завезли? Может, мне еще там нечего и делать?

— Все, все готово, — чересчур быстро заверил Махальцов, но Данилыч ничего не заподозрил.

До базы от Усть-Омчуга шли почти неделю. Зимник поплыл, и дорогу маленькому автопоезду — два наливника, вахтовка и три «КРАЗа» с промприборами — пробивал мощный «Комацу».

Насколько помнил карту Данилыч, не доезжая Хатыннаха, они свернули в левый распадок и двигались почти все время на северо-запад.

Но вот наконец повеяло дымком, и Данилыч увидел с десяток вагончиков, цистерну для горючего и несколько старых «соток», сиротливо притулившихся у жилья. И сторожа, бегущего им навстречу. Одичал, бедняга.

Ничего и никого больше на базе не было.

— Вы же утверждали, что все готово! — возмущенно накинулся на председателя Данилыч.

— Разберемся, — неопределенно пробормотал тот, спрыгивая из вахтовки.

Делать нечего, надо было монтировать промычный прибор.

С первых дней председатель жестко дал понять Тимофееву, что хозяин здесь он, а все остальные рабы и все равны. И если москвич хочет получить свой кусок и побыстрее уехать, то сначала он должен помочь старателям поставить основной пром-прибор, а уж затем они примутся за его шлюз.

В это лето Александру Даниловичу подкатывало к шестидесяти. Сам он себя старым не считал, был еще достаточно крепок и на здоровье не жаловался, но мучили мысли, тревога за больную жену, оставшуюся на попечении сына и невестки, он переживал от невозможности подать им весточку. Ему мнилось, и не без оснований, что письма, которые он передавал Махальцову, тот просто выбрасывал.

Чтобы быстрее закончить монтаж и начать наконец обкатку своего шлюза, Данилыч даже с бригадиром монтажников — бывшим зэком по прозвищу Разруха — подружился, то есть пил с ним вечерами водку и развлекал его рассказами о столичном бомонде. Коренной москвич, он много знал о «больших» людях — футболистах, киноактерах, а хоккеист Рагулин жил в соседнем подъезде. И не раз случалось с ним по-соседски Да-нилычу и пиво пить в местном баре под скользкие кровавые креветки.

— Иди ты! — бесхитростно удивлялся Разруха. — С самим Рагулиным?! Вживую, что ль? Ну, разруха!

— Вмертвую, что ль! — сердился на его наивность Данилыч.

Монтаж установок закончили только в начале июля. К тому времени «Комацу» вскрыл полигон, хлесткая струя монитора ударила в породу, и первая пульпа потекла по элеватору.

Через неделю был готов и «Ручеек».

Странно, но первые съемы с его шлюза ожидаемой прибавки металла не дали.

Данилыч крутил его И так и сяк. Менял углы, длину, сам смывал коврики — все впустую.

Наконец бригадир над ним сжалился:

— Ты пару ночей покарауль его, вроде как помочь смене хочешь…

Тимофеев не спал трое суток, и вот чудо: плановые сорок процентов шлюз выдал!

Он понял, что кто-то проводит внеурочный съем, ворует золото, и хотел пожаловаться преду.

— Не стоит, — сказал Разруха. — Он знает. Тот еще кры-сятник. На нарах его удавят, разруха.

Подумал и пообещал:

— Я сам побазарю. Ты в это дело, москвич, не лезь.

Побазарил он или нет, но ночные съемы прекратились.

— Давай рассчитаемся. — предложил председателю Данилыч. — Что обещал, я сделал: дополнительно ты получишь как минимум с моего шлюза пятьдесят килограммов. По договору мне десять процентов. Стоимость пяти килограммов… пять тысяч на шестьдесят рублей… итого триста тысяч.

— Ну да, триста! — нагло воззрился Махальцов. — Ты у меня пил-ел, как сыр в масле катался. Я тебя вез сюда. И потом… почему это ты грамм считаешь по шестьдесят? Столько и ингуши не дают. Полтинник — красная цена. В общем, причитается тебе за вычетом 220 тысяч. Наличными я, конечно, тебе не дам, приедем в Магадан — откроешь счет, и я тебе перечислю.

По тогдашнему курсу выходило чуть больше десяти тысяч долларов.

— Хрен с тобой! — матюкнулся Данилыч (общение с Разрухой для него даром не прошло). — Когда в Магадан?

— На неделе. К соседям съезжу новый полигон посмотреть, и тронемся.

И исчез. Не появился ни через день, ни через два.

— К соседям? — недоуменно переспросил Данилыча Разруха. — Да у нас за сто километров ни одного якута не встретишь, а ты говоришь — старатели…

Тогда Данилыч и решил сам выбираться из тайги.