Золотая осень

Это событие, о котором мы знаем только со слов самого Ельцина, символично: лидер сначала ввергает людей в «приключение», затем героически преодолевает вместе с ними трудности и, наконец, спасает подопечных. Такой стереотип вождя был типичен для пропагандистской мифологии того времени. И неудивительно, что происходящее воспринималось Ельциным через призму такого алгоритма. Впоследствии, став руководителем, Ельцин часто будет действовать подобным же образом — возникновение экстремальной ситуации (часто по вине самого Ельцина), концентрация своих и чужих усилий на грани возможного, нетрадиционный выход из положения. Комментируя многочисленные примеры катастрофических ситуаций в автобиографии Ельцина, О. Давыдов пишет: «просто диву даешься — как это человеку удается все время влезать в такие ужасные гибельные ситуации… Трудно сказать, отдает ли Ельцин себе отчет в том, что сквозной «темой» его судьбы является эта тесная связка гибели и чудесного спасения от нее… Однако на будущее имеет смысл четко и ясно понять, что те нелепые ситуации, в которые Борис Николаевич имеет обыкновение попадать, не только от злокозненности каких–то враждебных сил возникают. Многие из этих ситуаций Борис Николаевич создает своими собственными руками»[411]. Но если уж ситуация действительно стала катастрофической, Ельцин – в своей стихии.

Ельцин — сторонник блицкрига, с детства он учился наносить удары по противникам. Его первый «политический» конфликт начался на выпускном вечере семилетки, где молодой Ельцин подверг разгромной критике педагогический стиль своей классной руководительницы. Ельцина было выгнали из школы, но он пошел протестовать в городской отдел народного образования. Аргументы ученика были признаны убедительными, повлияла и позиция работников горкома партии[412]. Видимо, выступление ученика сочли удачным примером «критики» или «бдительности».

Иной пружиной ельцинского стремления к выдвижению была потеря пальцев руки в результате опасной детской шалости. Преодолевая комплекс неполноценности, Ельцин должен был быть первым физически, чтобы никому не могло прийти в голову насмехаться над этим физическим недостатком. Ельцин занимался волейболом и стал капитаном сборной института. Юношеское стремление Ельцина к самоутверждению принимало подчас довольно агрессивные формы: «Скажет: садись — а сам выбьет из под тебя стул. Или — приспособит на веревке ведро над дверью; кто первый сунется — промокнет насквозь», — вспоминает сокурсник Ельцина Я. Ольков[413].

Другое веяние времени, оказавшее сильное воздействие на характер и взгляды Ельцина — это жесткий технократизм растущего индустриального общества. Ельцина воспитывался на сообщениях о свершениях промышленного строительства. Выбор перед ним стоял только в том, что строить — корабли или здания[414]. Инженерные профессии явно доминировали над гуманитарными. Казалось, что все можно организовать и всем можно управлять. В этой организационной деятельности Ельцин видел для себя и возможность самореализации, и карьерного роста, избавляющего от общесоветской нужды, и постоянного общения с множеством людей. По данным В. Соловьева и Е. Клепиковой «давным давно, еще в пору работы строительным мастером, он составил для себя каторжное расписание, так что рабочий день непременно заканчивался где–то к полуночи — будто ему было боязно или, скорее, скучно оставаться с самим собой»[415]. Нелишне напомнить, что каторжные психологические нагрузки для Ельцина оборачивались такими же нагрузками для его подчиненных. Впрочем, это будет потом.

В 1949 г., скрыв «компрометирующие факты» своего «происхождения», Б. Ельцин поступил на строительный факультет Уральского политехнического института (по меткому наблюдению А. Горюна, из недр этого института вышло множество руководителей партии и государства 80–х гг.[416]). В 50–60–е гг., когда начиналось восхождение этих инженеров к вершинам власти, строительный комплекс был в центре внимания руководства. Страна переживала время строительного бума. Однако Б. Ельцин из–за своего «проклятого прошлого» немного опоздал с выдвижением. В партию он вступил только в 1960 г., когда репрессированные родственники уже не считались компрометирующим обстоятельством. Единственным замечанием «молодому коммунисту» было: «Иногда грубоват с рабочими. Он должен учесть это и никогда не допускать подобного»[417].