Золотая пучина

Вон она, Ксюха! Владелица прииска! Стоит у двери рядом с Ванюшкой и лица на ней нет. В гроб кладут краше. Дышит порывисто, будто из воды её вынули.

— Батюшки! Богородица дева Мария, — метнулась Матрёна к мужу. — Устинушка, што он читает такое? Што?

— Не встревай, Матрёна. Сам ещё не все понимаю. — Сел опять под иконы, на то самое место, где прощение творил. — Садись, Маркел Амвросич насупротив и расскажи все по порядку. Токмо я в гневе неуёмный, сам себя могу изувечить в гневе, так уж ты без баловства, без присказок, я эти присказки ух до чего не терплю. Расскажи, чей же теперича прииск Богомдарованный.

— Ксении Филаретовны Рогачёвой. Вот их-с, значит…

— Так… А по какому такому праву? — Устин старался говорить спокойно и держаться спокойно, но кулаки сами собой сжимались, комкали скатерть. Красноватый туман начал заволакивать комнату.

Маркел Амвросиевич тоскливо поглядывал на дверь. «Проклятый Сысойка, бес одноглазый, обещал сразу за мной прийти. Самое время сейчас, а его нет…»

Устин наступал:

— По какому такому праву?

— По закону-с. Они-с, Ксения Филаретовна-с золото нашли. Так в заявке указано. Вот и прииск их-с.

— Та-ак! — Устин скомкал в кулаке скатерть, и задвигались на праздничном столе, поползли к краю пироги, холодец, поросёнок с гречневой кашей. — Это што ж, ежели телок поперед хозяина морду сунет в избу — и изба уж его? Портки пожует, и скидывай, хозяин, портки, отдавай телку?

— Да ведь девушка — не телок, Устин Силантич.

— Хуже телка! Телушка коровой станет и молока даст, а девка — што? Робёнка в подоле притащит и того у нас на её родителев пишут, аль на женатого брата. Понял, Маркел Амвросич?

— Понял, конечно.

— Ну, вот и весь разговор. Забирай свою бумагу и садимся разговляться, звезду встречать. Эх, и поросёнок у нас сёдни, — потирая ладони, Устин повернулся к столу, потянулся за поросенком, — Мне, Маркел Амвросич, не шибко Богомдарованный надобен, — кичится он. — Я Аркадьевский отвод купил — не в пример богаче Богомдарованного, да чичас должишки кой-какие надобно отдать. Это одно дело. А другое, пойми ты, не может мужик допустить, штоб девка его обставила. Так-то! Раз всё утряслось, забирай свою бумагу, Маркел Амвросич, да другой раз пужай и на дверь оглядывайся, а то Устин может кулак не сдержать. Ваньша, Сёмша, подсаживайтесь к столу. И ты, тихоня… — погрозил кулаком Ксюше, — бога моли, што сёдни прощеный день, не то б заставил тя собственную башку проглотить. Садись вон в уголок, да от Ваньши подальше.

Ксюша как стояла у двери, так и осталась стоять. И Ванюшку удержала за руку. При последних словах Устина сделала шаг вперёд.

— Дядя Устин, дело-то не кончено. Прииск мой.

— Ка-ак ты сказала? Маркел Амвросич, вразуми девку.

— Она правду-с говорит, Устин Силантич. По закону прииск её, и в бумаге казенной написано-с: единоличной владелицей признается Ксения Филаретовна Рогачёва-с.

— Так ты насурьёз? Нет уж, шиш всем вам. Шиш! Не отдам прииска! — рванул скатерть — и поросёнок, холодец, пироги посыпались на, пол.

— А-а-а, — закричала Матрёна.

Устин. оттолкнул её и шагнул вперёд, схватил Ксюшу за полушалок.

— Уйди, проклятущая, отсель. Не встревай. Убью и сам не замечу, а сёдни прощеный день. Не доводи до греха, — надавил легонько на Ксюшино горло. У девушки дух занялся.

— Ваньша! Отойди от Ксюхи.

Ксюша ещё крепче сжала руку Ванюшки.

— Не ходи, — и, резко вскинув голову, сказала с вызовом — Не убьёшь. После смерти моей прииск Аринин будет, а не твой, дядя.

Никогда Ванюшка не видел, чтоб кто-нибудь перечил отцу. Даже попусту. Не то, что в таком деле. Наклонив лохматую голову, с налитыми кровью глазами, Устин держал Ксюшу за полушалок. Пальцы у самого её горла, и она, не отрываясь, смотрит ему в лицо. Не отступает, только из прокушенной губы течет на подбородок тонкая струйка крови.

— Убью!

— Не убьёшь. Прииск Арине достанется.

Багровая пелена закрыла глаза Устина. А рука опустилась. Сам не понял Устин, почему опустилась.

— Найду управу на вас! Найду! — выхватив из рук Симеона бумагу, Устин рвет её на клочки и топчет. — Вот вам! Выкуси. Вот на вашу бумагу, — смачно плюнул Устин. — Мой прииск! Мой, говорю!

— Тять! Бумага-то за печатью, — в ужасе кричит Симеон. — Бумага-то с орлом! Царская.

— Бумага-то царская, — всплескивает руками Матрёна и падает на колени, собирает клочки.

— И на царя есть управа. Бог-то он выше, — Устин хватает за ворот чиновника. Золоченые пуговицы градом летят на пол.

— Господи! Што ж будет такое, — вскрикивает Матрёна.

Из уст в уста передается в Рогачёве предание о бесшабашной голове — Акинфии Рогаче. Одни говорили — в рекруты его забрали, другие спорили — к заводу приписали. Разъярился тот Акинфий Рогач и разорвал казенную бумагу с царским орлом. Били его плетьми: как ударят по голой спине, так красные лохмотья летят. После увезли Рогача, и никто по сей день не знает куда.