Золотая пучина

— Кроме задолженности за прииск Аркадьевский покупатель — покупатель это вы, господин Рогачёв — имеет долг перед банком за проданное ему, — то есть вам, господин Рогачёв, — оборудование, ранее принадлежавшее господину Ваницкому. Согласно параграфу двадцать четыре, в случае просрочки платежей, означенное оборудование поступает в собственность банка и реализуется им в возмещение причинённых убытков. Господин Ваницкий, я уполномочен вести переговоры о реализации поименованного в письме имущества. Господин Ваницкий, вы купите оборудование?

Аркадий Илларионович очень естественно изобразил изумление.

— Я? Не-е знаю. Так неожиданно. Оно предназначалось для Аркадьевского прииска, а прииск теперь не мой. И… — он резко повысил голос. — Я считаю бесчеловечным разорять Устина Силантьевича накануне пуска его первой шахты. Я не могу допустить этого как человек, как член комитета общественного порядка. Я буду протестовать, сколько есть сил. И если уж мой протест не поможет, то, конечно, выручу Устина Силантьевича, но… сами понимаете, за половинную цену.

— За половинную? Да оно ещё в ящиках… — Устин взмахнул руками. И безвольно опустил их, не находя больше слов.

— Батюшки, грабят! — закричала Матрёна.

— Подождите, — Павел Павлович встал. Прошелся по комнате. — Я тоже не понимаю, Аркадий Илларионович, почему за половинную цену? Это оборудование необходимо для других ваших приисков. Устин Силантьевич затратил на перевозку его в несколько раз больше, чем стоит само оборудование. Банк полагал, что вы возместите хотя бы часть стоимости перевозок и дадите тысяч триста.

— Прошу, с-сударь мой, без нотаций. Устин Силантьевич, не бойтесь, я защищу вас, докажу банку несуразность его политики. Хотя бы уж потому, что с вас он получит за оборудование полностью, а с меня — половину. Да-с, половину и ни копейки больше. Прошу, Пал Палыч, написать об этом в правление банка. Ведь не повезёт же банк все это железо обратно в город, платя за провоз в три раза дороже, чем стоит само оборудование. А вы, Матрёна Родионовна, угостите Пал Палыча медовухой, сообразите чайку. Это в банковских операциях помогает. А мне пора начинать сборы в дорогу. Так не забудь, Пал Палыч, плачу половину. Не больше.

— Вовсе не надо продавать оборудование, — уговаривал Устин. — Через двадцать дён я шахту добью, так золота у меня станет — засыпься.

Аркадия Илларионовича не интересовало дальнейшее развитие событий. Ему стало скучно, и он пошел за Якимом.

Ваницкий был прав. За чаем, за пирогами, за медовухой Павел Павлович понемногу оттаял. Не грозился параграфами и даже согласился не накладывать сразу арест на прииск. Но когда Яким Лесовик поднял тост за свободу, у Павла Павловича медовуха плеснулась из бокала.

— Свобода? Господа! Вы не представляете себе, что творится в городе. Непостижимо уму. Перед моим отъездом приходят в банк два вооруженных босяка с какого-то завода и приносят требование — выдать им пять тысяч рублей на нужды Советов, чёрт знает, каких депутатов.

— М-мда. — Ваницкий тоже поставил бокал, — Советы! Кто их принимает — всерьез? Тешутся, чешутся. Заместитель председателя какой-то полуграмотный деповский слесарь. Я знаю его. Он у меня сейф вскрывал, когда я потерял где-то ключ.

— Так вот. Этот милейший слесаришка и подписал требование на деньги.

— Ему отказали?

— Натурально. Но тогда он явился сам и арестовал управляющего банком.

Ротмистр подавился глотком медовухи и, зажимая рот, выкрикнул:

— Боже! Куда мы идём? Надеюсь, его освободили?

— Натурально. Вмешался комитет общественного порядка, полиция…

— Значит, полиция ещё функционирует? — обрадовался ротмистр.

— Как вам сказать. Полицмейстер сбежал. Губернатор сбежал. Жандармский полковник тоже сбежал.

Устин не слушал разговоров. Боль в груди утихала, словно зверь разжимал свои лапы и когти его медленно выходили из сердца. «Спасибо господину Ваницкому, помог всё же. А тут, бог даст, медовуха проймет Пал Палыча», — думал Устин.

— В полиции кого-то выбирают, — продолжал возмущаться Павел Павлович. — Она даже не полиция, а… — Павел Павлович пощёлкал пальцами.

— Милиция, — подсказал Ваницкий.

— Во-во. Н-ничего не поймешь. Необходима твердая власть. Ой, как необходима, чтоб из этих Советов, комитетов, комиссаров перья полетели.

— Пал Палыч, тише, — прикрикнул Ваницкий. — Я понимаю ваше возмущение, но я сам член комитета. Сам эмиссар. А твердая рука будет, Пал Палыч. Ручаюсь. За свободу, друзья! Чистую, прекрасную, без Советов и депутатов.

В столовую боком протиснулся приказчик Устина и поманил Симеона.

— Господи, с людями-то поговорить не дают, — завздыхала Матрёна. — Сёмша, иди к столу. Чай стынет. А приказчику скажи, штоб не смел входить без спроса, куда ему дорога заказана.

— Подожди, мать.

Вернулся растерянный и крикнул ещё от порога:

— На Богомдарованном сход!

— Садитесь, Симеон Устинович, — потянул его за рукав Павел Павлович. — Эка невидаль — сход. Вы бы в городе посмотрели. Там у каждых ворот сейчас сход, а на каждом углу митинг. Две кухарки встретятся на базаре и сразу одна из них председатель, вторая оратор.