Золотая пуля

День в предчувствии грозной беды ходил отец, осунувшийся, побледневший. Тревога – неясная, непонятная – прочно поселилась с той ночи в нашем доме. То она возникала вместе с неожиданным телефонным звонком – провода еще исправно работали, в трубку вечно виновато молчали, а потом признавались, что спутали номер, то страх стучался в дверь сухими мужиками с карабинами наперевес, которые оглядывали нас с ног до головы и молча пропадали в ночи, то паника пряталась в уголках глаз отца.

Принюхивались неприятели, прищуривались, ждали ветра.

И дождались.

2. На графских развалинах

Пришла пятница – шестой день, как вернулись удальцы с охоты. В этот день я шел из школы очень веселый, потому что наконец-то взяли меня питчером в команду по бейсболу. И, вбегая к себе во двор, где отчего-то собрались и шумели все соседские мальчишки, громко отбивал я линейкой по перчатке торжественный гимн, когда всей оравой кинулись они мне навстречу, наперебой выкрикивая, что маму и сестру забрали распределители, а отца избили и увезли в тюрьму.

Выглядел отец чудовищно, глаза утонули в синеве распухших щек, из носа беспрестанно мокрило юшкой, однако сам бодрился, не унывал.

Определили его в подвал бывшей школы, другой тюрьмы в городе не было, да и закон тут вершили скоро и беспощадно, времена к соплям и сантиментам не располагали. Это батя мой так говорил: «Не время для соплей и сантиментов». Вот некстати вспомнил.

Болтали, что школа построена века три назад, старый кирпич знал все времена и правительства, даже негров в подвале вешали и кожу обдирали живьем. Мы занимались нынче в здании церкви, но только потому, что там лавки сохранились, а здесь все пустили на растопку холодной зимой. С мальчишками лазать мне доводилось всюду, и эту развалину знал я как облупленную. Обошел дом со стороны оврага, здесь горела диким пожаром жгучая крапива выше моей головы, никто в такую геенну нипочем не сунулся бы, спрятал лицо в ворот свитера, руки – в хоботах рукавов и нырнул в самую гущу. Как пробился к стене, сел на корточки и так, на ощупь, двинул влево, проверяя кладку. Крапива терзала люто.

Наконец пальцы нашли щель. В прошлом году мы играли в байкеров-свиней. Хрюшки убегали и прятались, байкеры их ловили и тащили привязанных на жерди в логово, там делали вид, что жарят и жрут. Самым шиком нам казалось сидеть, как крутые волки пустыни, ковыряться в зубах воображаемыми ножами и обсуждать степень прожарки свиньи, кто ее приметил, а кто попал с первого выстрела со ста ярдов, и как она мчала на нас почтовым экспрессом, а я свалил ее одним метким промеж ушей.

Пойманные хрюшки в это время лежали, перемотанные скотчем, не в силах даже почесаться, пыхтели, но молчали и терпели, предвкушая реванш. Игра шла полчаса, потом менялись местами. По правилам, свиньи обязаны были хрюкать, чтоб у байкеров оставался шанс их найти. В этой самой дырке я просидел больше часа, визжал и хрюкал во всю глотку, а эти дуралеи так и не смогли меня отыскать. Потом, правда, мне задали взбучки да так, что сидеть не мог и харкал кровью. Тогда и крапива была выше, и я прикрылся куском шифера. После еще несколько раз я сюда приходил, прятал кое-что и разведал, что дыра – не просто выбоина в стене, а узкий извилистый лаз, если ползти по нему долго, то попадаешь в коридор, а там клетки и спящий в углу на табуретке толстый мужик. Щель рассекала стену прямо над ним, поэтому прежде я далеко нос не высовывал и в коридор спрыгивать боялся.

Теперь же все выглядело иначе. Поглубже под учебники я затолкал половинку кирпича, проверил крышку, чтоб не открылась, когда не нужно, сунул в дыру ранец и пополз, толкая его перед собой. Сердце колотилось, как пойманная мышь, я взмок и чувствовал, как дрожат жилки на ногах, до того было страшно, что поймают и выпустят кишки наружу, поползу прочь, а они за мной, раскатываются, как серпантин. Особо боялся я за маму и сестренку, но дурные мысли гнал, да и как смог бы я им помочь, распределители сидели в казармах, а туда мальчишек на пушечный выстрел не подпускали, не знал я там тайных ходов.

В клетках стонали люди.

Не то чтобы их там мучили, просто кряхтели и вскрикивали во сне. В которой держали отца, отсюда я рассмотреть не смог. Пара люмино-трубок едва разгоняла сумрак тюрьмы. Охранник дрых, как обычно. Его раскатистый храп задавал тон всем прочим звукам. Я высунулся из дыры, на плешь и за шиворот тюремщику посыпалась мелкая кирпичная пыль, он недовольно дернулся, всхрапнул особенно длинно, как мул, вот тут я и понял, что действовать надо стремительно, по-мужски, а то позже замараю штаны от страха да так ни на что и не решусь. Учебники полетели на пол, стражник заворочался. И я уронил ему половинку кирпича прямо на макушку. Туда, где посреди глобуса торчала смешная антенна волос.