Золотая пуля

Дерево на двери было разбухшим и обитым дрянной жестью. Протыкалась она буквально пальцем. Я без труда вколотил гвоздь, глубоко утопив его в косяке. Отец показывал, как надо, чтобы прочнее держалось. Десяток гвоздей ушел, чтобы намертво замуровать могильник. Еще один я не удержался и на прощание всадил Змеесосу под ребро.

– Как надо, – шептал я, и глаз не прятал. – Как надо.

По рукам моим горячо брызнуло – обычная кровь, никакого колдовства, глаза чудовища погасли, хвост потек, заструился из пасти, вздрогнул и свалился к моим ногам раздутой мышечной сумкой с едва шевелящимися присосками. Я не стал разглядывать эту дрянь, а просто пнул ее подальше в угол и тут же пожалел об этом. Вот на кого стоило потратить последние гвозди.

«А выход? – Парнишка был тут как тут. Он оправился. Половины черепа у него недоставало, но держался пацан достойно. – Как станешь пробиваться отсюда?»

На это у меня созрел ответ. Вывести отсюда мог только друг.

Тросы, вернее их кровоточащие следы, привели меня к мальчишкам. Один валялся посреди коридора с дырой в черепе, куда мог поместиться мой кулак. Топор, немой виновник этой расщелины, лежал как раз между мной и троицей, дрожащей на полу.

Чутье заставило меня склониться над убитым. Изо рта дохлого парнишки торчал костяной шип. Зуб. Желтая прокуренная клавиша. Что он собирался с ним сделать? Спрятать? Проглотить? Его друзьям это явно не понравилось.

Я не сразу сообразил, за чем застал их.

Мальчики лакомились. Им было тесно, наверное, поэтому один из них лежал с проломленной головой. Встав на карачки, они лизали и обгладывали череп, выгрызали куски, рвали хрящи, дробили кости.

Я опоздал!

Один привстал и торжествующе завыл, руки с хрустом разломили череп пополам, пасть мальчишки нырнула туда, приветствуя, желая захлебнуться в мозге. Он лакал, как оголодавший пес, по уши зарывшийся в миску. Другой мотал башкой, точно маленький Змеесос, изо рта торчал чудовищный кусок мяса. Он так знакомо им шлепал. Язык!

Еще один присосался к коровьему глазу, захлюпал. Электрическая свеча в моей руке освещала сцену кусками, вырывая из мрака самые жуткие, максимально противоестественные сцены, точно брала на слабо.

Второй коровий глаз бесстрастно наблюдал за мной. Ждал.

Я добрел, волоча ноги, до топора, вцепился в него обеими руками и с трудом забросил на плечо.

– Эй! – крикнул я. Эхо издохло в этом же коридоре. Мальчишка, который сосал глаз, хлюпнул наиболее омерзительно. Я отпустил одну руку, нашарил за поясом и швырнул в него последний гвоздь. Промазал.

Они обернулись на меня, дрянные червивые люди.

Я…

Нечего тут рассказывать.

Они теперь всё.

8. Угловой дом

Я задержался на миг, вот он – выход, следующий шаг вынесет меня под живое, человеческое небо, в котором не будет этой зверской обреченности, гнилой мистики, этого разлагающего кости безумия, но, может быть, именно мне стоит остаться, обернуться одним из червей, что скользят в глубинах дохлого левиафана, вырыть нору, заплести логово паутиной из человеческих отбросов, разбрасывать зубы кругом, заманивать мальчиков и девочек, остаться, превратиться, остаться, превратиться, забытьзабытьзабыть, но я переломил себя – прямо услышал, как в спине хрустнул хребет этой несложившейся судьбы – и вышагнул прочь, вывалился, вырвал себя, и со стропил души сорвался груз, рухнул на самое ее дно, пробил лед, которым успело сковать меня у корней, и я ампутировал все, что произошло со мной в бойнях, вычеркал это из себя.

У выхода я обо что-то споткнулся. Коровья челюсть, разбросавшая вокруг хлебные крошки зубов. Прошло больше часа, как я зашел в ангар. Нужно было спешить. Где-то там сейчас убивали моего отца, мать, сестру. Но я потратил еще пять минут, распинывая по сторонам зубы. Ни единого шанса ублюдкам! Пусть выползают под Божье око, охотники хреновы.

Череп, растерзанный, распадающийся в моих руках на острые, кровящие куски, стал злой. Он решил мстить и портить, а для этого его нужно было оставить там, внутри, он ерзал, рвал мне кожу зазубринами кости, но я стиснул зубы и пер его, выдирал, тащил на себе, чтобы не дать сгнить в черную кляксу в каком-нибудь углу, не позволить запустить по стенам и полу, по костям, шкурам, мебели, по дыханию и свету незаметные, неотличимые от прочей вони, грязи и разложения метастазы. Я хрипел слово «против». Мне только и хватало сил, чтобы стискивать разрубленные кости, не давая содержимому вывалиться наружу и стать фактом. Ревел бы, да слезы кончились, и я очень боялся, что начну, а из глаз потечет что-нибудь жуткое, горячее и липкое, как смола или еще чего похуже, вроде отвратительной гнойной слизи, которая заливала мне руки и грудь из дыр в черепе.

«Тогда собери их», – чуть ли не вслух сдалась коровья голова. Положил ее на виду, опасаясь подвоха, и, охая, морщась от сухих выстрелов в коленях, принялся ползать по площадке, собирая разбросанные зубы. Всего их нашлось шестнадцать.

– В карман? – Единственный глаз смотрел на меня, как на идиота.