Золотая пуля

Джесоп вжал голову в плечи и боком бросился в обход пусковой платформы. Теперь кричали уже несколько человек. Тод упал на корточки и задом полез в узкую нору, волосы мешали смотреть, я чувствовал пот, который тек по его лицу и ел глаза, все шаталось, ангар гудел, как баржа, растревоженная босыми пятками, ее привезли на металл и бросили в пустыне, мальчишками мы играли там в прятки, пока не нашли десяток мертвых койотов, зачем они пришли туда, подыхать? Я не видел ничего, вокруг орали мужики, потом все же началась пальба, хрипло орал подстреленный Джесоп, а я лишь видел последнюю красную геометку, которую Тод поднял с песка и засунул в карман.

«Значит, у тебя есть план», – рассвирепел я. Что же я ничего не делаю? Куда мне? Но зуб в руке настойчиво требовал, чтобы я не выключал трансляцию из черепа. И я продолжил смотреть.

Я слышал, как Нормана скрутили и потащили наружу. Он визжал и хохотал, невзирая на тумаки и удары, которыми его щедро кормили охранники. Полчаса еще по ангару бродило эхо, засовывало нос в трейлеры, скрипело в гофрированных стенах.

Тод выжидал.

Когда звук окончательно улегся, низойдя до шороха песка на ветру, Тод выскользнул из своего укрытия и бесшумно полез на пусковую установку.

Когда я рисую маршрут той ночи, а после и дня, мне не дает покоя ровно один вопрос: как он меня нашел? Как смог предугадать, где мы встретимся? Если все прочие ответы ждали меня под деревом, где собралась толпа, то эту загадку я не решил до сих пор.

12. Прохожий

Я лежал в дренажной трубе. Высотой она не превышала трех футов. Как бы там ни было, история моя шла на закат. Не выберусь отсюда через пару часов, меня прикончит грязь.

Одним концом труба выходила на дома распределителей, туда мне и было нужно, другим – в канаву, что бежала вдоль главной дороги. Та проходила над моей головой, шипела колесами, шептала шагами. В трубе все звуки превращались в один шепелявый шум, он усыпил бы меня, если бы не грязь. От нее ломило кости. Я пытался подобраться, скорчиться поудобнее, чтобы не загребать башмаками или не студить задницу, но она все равно добиралась до кожи и жгла ее, подлая ледяная сука.

Метроном внутри меня сбился со счету, все механизмы полетели в тартарары, я не дышал – каркал, но некое упорство, стальной шип, пронзивший меня вдоль хребта, как осевая дорога, прошившая Андратти, не давал опустить голову. Не сейчас. Жди. Их приведут сюда. Я смотрел в дыру ярдах в двадцати от меня и твердил: их приведут, их приведут.

Свои мерзкие дела, называемые правосудием, распределители вершили в одном и том же месте, в одно и то же время – в полдень в роще у своего квартала. Я ждал здесь отца. Сюда же увели Нормана Джесопа.

Ближе к выходу я не совался, опасался, что заметят. Паранойя стала неотъемлемой частью меня. Каким бы я ни вылез из этой передряги, клеймо прожгло меня до дна. Убийца. Беглец. Трус.

С последним я бы еще поспорил, но, когда со стороны канавы кто-то полез в трубу, я обмочился. Он скреб, чертыхался, крутился, устраиваясь поудобнее, а я молил, чтобы это какой-нибудь пьянчуга присел облегчиться там, где его никто не заметит.

Но нет.

Чужак полз в мою сторону.

Я затаился, попытался не дышать, распластаться на дне трубы так, чтобы слиться с кучками заплывшего грязью мусора, но в такой тесноте двум рыцарям не суждено было разойтись.

Он нащупал мою ногу, потянул на себя, сдернул ботинок, и тут уже не выдержал я. Бойни орали во мне благим матом: «Не давай ему прикоснуться к себе!» Я поднялся на локтях и дернулся от чужака прочь.

– Ааа! – заорал тот, пятясь. – Нет-нет! Не жри меня!

Крик зазвенел в трубе, точно внутри колокола. Я едва не оглох.

– Не тронь меня, – я вложил в слова всю ярость и страх, какие у меня имелись, а этого добра я накопил с избытком, – пшел отсюда! Вали!

Но в лицо мне уставился циклоп фонаря, и настроение в трубе с каждой секундой начало меняться. Чужак водил лучом туда-сюда и ничуть меня не боялся.

– Ух, – выдохнул он, – надо же, надо же, я аж в штаны наделал. В штаны, прикинь, ха-ха-ха.

Я увидел его пальцы, черные от грязи, они беспрестанно шевелились, что-то щупали, раздвигали, цапали, копошились в воздухе, как черви в тухлом мясе. Знакомые донельзя пальцы. Где я раньше их видел? Что они сжимали? Я не мог рассмотреть лица, потому что его скрывал свет налобного фонаря.

– Думал, ты какая-то тварь, – признался он, продолжая хихикать. Я чуял замыслы, роившиеся в его дерьмовой голове, я предвидел рывок, боль, хруст костей, но мог только подбирать ноги, босая дико скулила, отсутствие ботинка пугало ее, я сжимался в пружину, я почти его не слушал, а он нес и нес. – У тебя это, – опять это мерзкое движение пальцами, – ну, на голове.

– А я тебя знаю! – Полутьма разразилась мерзким кудахтаньем. – Цыпа-цыпа-цыпа, ко-ко-ко, ты же тот цыпленочек? Не вытащил папку?

Судьба грянула об пол и посекла меня осколками.

Горлум!

Этот урод как-то выбрался из тюрьмы и лежал теперь напротив меня в трубе высотой не более трех футов. Я дернулся, вложил в этот рывок все отчаяние, но он был начеку и сцапал меня за босую ногу.