Золотая струя. Роман-комедия

– В таком случае мне придется объяснить более подробно мой интерес к художнику Сидорову. – Веснушки на носу Анюты потемнели. – Вы тут нарисовали образ чуть ли не патологически извращенной женщины, алчущей посмотреть с низменным сладострастием на писающего мужика. Так вот, раз уж разговор наш откровенный, то сообщаю вам, что я представляю коммерческий телеканал, и мой интерес – чисто коммерческий. Есть такое понятие, как телевизионный рейтинг, от которого зависят расценки на рекламу и вообще количество рекламы.

– Вот почему сегодня телевидение забито всякой дребеденью, – усмехнулся Богема. – Ориентируетесь на низменные вкусы толпы.

– Так же, как и вы в своем бизнесе, Виктор. Поэтому мы должны понять друг друга.

– Понять-то поймем, но хорошо бы еще не мешать друг другу, – сказал Богема. Он соображал, как ему дипломатично выйти из этого малоприятного разговора. Он чувствовал, что односложное и категоричное «нет» прозвучало бы оскорбительно для избалованной, отвязной девицы, а наживать врага в ее лице ему не хотелось. И, похоже, он нашел решение. – Анюта, а что если нам не гнать лошадей? В таком архисложном вопросе вам вот непременно ответ вынь да положь. Вы не представляете, какой сложный характер у Анатолия Петровича. Вот именно сейчас он пребывает в глобальном творческом кризисе. Он уже извелся весь. Я сам-то боюсь к нему подходить, а вы со своим интервью вообще рискуете.

– Что вы предлагаете? – спросила Анюта, сверкнув очками.

– Предлагаю подождать, интервью взять позднее.

– Когда позднее? Мне сейчас надо, Виктор! Дорога ложка к обеду.

– Есть и другая пословица: поспешишь – людей насмешишь. Пару месяцев надо выждать, а там постараемся что-нибудь придумать. Как раз, я надеюсь, Анатолий Петрович придет в норму.

Зеленые глаза Анюты смотрели на него, не мигая.

– Вы мне отказываете? – спросила она.

– Нет, не отказываю, а советую, как правильно поступить в данной ситуации. Итак, ровно через два месяца мы с вами созвонимся. Договорились?

– Вы меня огорчаете. – Она сняла очки, чтобы платочком протереть стекла, и лицо ее стало беззащитным и обиженным. – В таком случае, Виктор, интервью мы возьмем у вас. Вы, я вижу, в отличной форме, говорить умеете. Вот и расскажите о своем учителе художнике Сидорове, о том, чему у него научились.

– Анюта, это не серьезно. Уж не знаю, что вы хотели услышать от Анатолия Петровича, но у меня язык не повернется говорить на эту тему. Завтра вас в мастерской ждать?

– Ждите. – Она встала и отвернулась к окну.

* * *

Богему обуревали сомнения. Не нравилась ему эта Анюта с ее друзьями. Как бы они чего-нибудь не отчебучили во время сеанса. Уже бывали случаи, когда или клиент оказывался неспокойным или его окружение дурковало – лезли с разговорами к Сидорову, порывались с ним сфотографироваться, а то и подглядеть за процессом. Богема подсуетился, своевременно принял меры, и теперь в договоре прописывались и правила поведения на сеансе, среди которых главные: не опаздывать, соблюдать тишину, сопровождающих оставлять за входной дверью. Чтобы самому не ввязываться в какие-либо разбирательства и чтобы клиент чувствовал над собой контроль, Богема обеспечил в мастерской присутствие смотрящего за порядком, как бы охранника. Его роль выполнял иногда Костя, иногда Петя, коллега Богемы по обувному бизнесу, – молодой, большой мужчина со звероподобной внешностью и мягким, добрым характером, если, конечно, Петю не злить.

Однако Богема опасался, что с оголтелой телевизионной братией никакой Петя не справится. Интервью с дядей Толей нельзя было допускать ни в коем случае. Тот порядок, который сложился естественным образом, когда вокруг творчества Сидорова царила атмосфера стыдливой таинственности, а работы его обрели дикую, необъяснимую востребованность, мог быть нарушен. Забавная хохма превратилась в серьезный рыночный, элитарный продукт. Если убрать таинственность, закрытость этого продукта и выставить подробности его происхождения на всеобщее обозрение, высмеяв и опошлив, он потеряет свою ценность. Богема был уверен, что необходимо оберегать хрупкую конструкцию построенного им бизнеса от внешних (да и от внутренних) влияний, иначе она не выдержит и рассыплется.

Наутро он позвонил Бестужеву и трагическим голосом сообщил, что Анатолий Петрович подхватил ангину, жестко затемпературил и к творческому труду в ближайшие дни совершенно не расположен. Надо бы уведомить Анюту Тульчак, чтобы она не теряла зря время.

– Вот вы сами и уведомьте. – Бестужев был недоволен. – Я догадываюсь, что у вас там за ангина. Хорошо еще, что не гангрена. Зря вы, Виктор Алексеевич, затеяли этот цирк.

– Странно вы рассуждаете, Николай Иванович, словно речь идет о каком-то бездушном стальном агрегате, оснащенным пожарным брандспойтом. Все мы люди, все мы человеки, и Анатолий Петрович, так же, как и мы, имеет право заболеть.

– Ну-ну. – Бестужев заговорил тише. – Учтите, Виктор Алексеевич, может случиться так, что даже я не смогу вас защитить. Не мой уровень.

– Не надо нас защищать. Мы никому ничего плохого не делаем.