Золотая струна для улитки

Откуда он может знать, что делать, если появляется дома от силы раз в месяц? Да и то помоется, поест, перекинется парой слов и обратно на объект. Он бы, может, и остался ночевать, но там, за городом – Мила. Если собаку сюда привезти, домочадцы, конечно, обрадуются, попросят оставить, Марат и оставит, а сам потом с ума сойдет от одиночества. Привык уже задушевные разговоры вести с лохматой дворнягой. Идеальный собеседник: слушает внимательно, не перебивает, ни о чем не спрашивает, не требует деталей и пояснений, не докучает жалостью, не обременяет советами. Тактичная волосатая жилетка с длинным хвостом и мокрым носом.

– Чему ты улыбаешься, Марат?! То, что происходит, ужасно. Она себе жизнь покалечит.

– Вы напрасно утрируете.

– Я не утрирую. Поговори с ней. Пожалуйста, поговори.

– Станет она меня слушать! Я ей никто!

– Был бы никем, не корячился бы на стройке! – Марату не по себе от этого испытующего взгляда, мягкого, укоряющего тембра.

– Ладно, как-нибудь.

– Как-нибудь… Конечно, как-нибудь. Как-нибудь, когда уже будет поздно.

– Чего вы от меня хотите? – неожиданно взрывается Марат. Тарелка отпрыгивает на середину стола, вилка летит на пол. – Чего? Я делаю все, что могу, и даже больше. У меня нет дома, нет быта, нет оркестра, наконец. Я почти не помню, кем был когда-то, но до сих пор дирижирую во сне. Посмотрите на мои руки. Трещины от мороза, мозоли, ссадины. Это ли руки музыканта? Отнюдь. Я уже сам поверил, что прошлая жизнь – сон, фантом, а сам я призрак из прошлого, который барахтается в настоящем, как в чане с дерьмом. И, наглотавшись вдоволь, пыжится изо всех сил, чтобы не захлебнуться. У меня был театр, была музыка, были зрители, эмоции. А теперь? Вместо театра – череда особняков, музыку заменил рокот дрелей и бой молотков. Зрители… Ну, на отсутствие зрителей я не жалуюсь. У меня есть один беспородный, зато благородный и благодарный. А вот эмоций почти не осталось. На кой они? Мне нечего теперь выражать. Коплю золотой запас. Знаете, каково это – смотреть телевизор, видеть сцену, представлять, что и ты мог бы, но… Я знаю. Поэтому не смотрю. Попадаю в город и стараюсь ни в коем случае не скользнуть взглядом по афишам. Вдруг там знакомые имена тех, кто смог, пробился, достиг? Что чувствуют люди, оказавшись в помещении, где только что отлакировали паркет? Отвращение, желание поскорее выйти. А я мечтаю, когда работы на очередном объекте дойдут до этого этапа. И я смогу вдыхать этот запах нового дерева, новой скрипки, гитары, виолончели. Буду слышать кантаты и фуги, проходить симфонии, отбивать марши. Думаете, легко изо дня в день съедать себя мыслью, что ты не там и не с теми? Сначала я ненавидел рабочих – за то, что вынужден находиться в их обществе, слушать пьяную ругань, бахвальство, тупые анекдоты. За то, что не о чем говорить с ними. Теперь я ненавижу себя. Ненавижу за эти мысли, за неискоренимый снобизм. А главное, за то, что эти работяги умеют слушать, слышать, понимать, тонко чувствовать, а еще строить дома, декорировать стены, вешать зеркала. А вот мне это ремесло не по зубам. Мои руки способны только рассекать палочкой воздух и извлекать звуки. Все. Я ни на что не гожусь! Вытащил себя из одной жизни, а в другой не живу. Я отброс общества, просиживающий штаны и непонятно зачем забивающий голову умными книжками за зарплату. И все это ради того, чтобы у нее все было. Ради ее желаний, ради вашего спокойствия!

– Мы об этом не просили, Марат. – У женщины в глазах слезы, подбородок дрожит. – Я умоляла тебя не делать этого. Не хотела принимать твою жертву. Я знала, что когда-нибудь ты попрекнешь меня…

– Простите, простите меня. – Марат обнимает собеседницу. – Не знаю, что на меня нашло. Я вовсе так не думаю и ни о чем не жалею. Я сделал выбор и уверен, что правильный.

– Ох, Марат. – Женщина отстраняется, промокает салфеткой глаза, поправляет седые волосы. – Я просто хочу, чтобы ты был счастлив, сынок. Чтобы мы все были счастливы.

– Как вы еще можете этого хотеть?

– Я же живой человек. Каждый ждет счастья.

«Вот оно что, – понимает Марат. – Я, оказывается, умер».

22

– Живой! Живой! – радуется Лидочка.

Котенок, заботливо уложенный на выставочный образец дивана за много тысяч евро, еле заметно вздрагивает и приоткрывает один глаз.

– Давай, давай, скорей неси что-нибудь теплое и еды, – командует девушка. – Сейчас, сейчас, маленький. Сейчас серенький покушает, сейчас согреется.

Андреа вбегает в кабинет и судорожно мечется, выполняя Лидочкины указания. Она была уверена, что девушка притащила трупик. Видимо, кошка бросила в подвале. Те, что порезвее да посильнее, разбежались, а этот задохлик остался. И как только секретарша услышала писк? Не найдя ничего лучше, Андреа хватает свое пальто, пачку сливок из холодильника и спешит на помощь к замерзшему комочку.

– Славненький, правда? – улыбается Лидочка.