– Ты сказала… Ты сказала: «Не хочу терять такого друга»?
– Что-то с Ратером?
– Он в тюрьме.
– Что?!
Пепел наконец оторвался от ставен, шагнул ближе и присел на низенькую скамеечку для ног.
– Проклятие, – прошипел он, морщась как от горького. – Проклятие… сперва вообще не хотел ничего тебе говорить. Потом подумал, что придется сказать. Короче, парня твоего загребли за воровство. Вчера, во время праздника.
– Не может быть. Ратер не вор.
– Я не знаю. Завтра в полдень суд, так сказал паромщик. Про наказание, он сказал, что одно из двух: либо лишение правой руки и изгнание, либо клеймо и галеры.
Я схватилась за голову:
– Холера черная! Это я виновата! Пепел, это ведь моих рук дело! Я потеряла свирель, и…
И поплыло за зажмуренными веками – красное, черное, красное, черное. Подкатила тошнота от ужаса пред непомерностью потери: свирель!
– …Отдай! Слышишь, отдай! Сейчас же!!!
Он что-то говорил, пытаясь оторвать мои руки. Я лезла на него как кошка на дерево. Кажется, я завыла. Я не слышала собственных воплей.
Обруч глухоты вдруг лопнул, уши резанул женский визг:
– А-а-а-й-й-й!!! Украли, украли, украли!..
Потом началась свалка… я упала… мне было не до Кукушонка. У меня потерялась свирель.
– Пепел… При нем нашли деньги?
– Да. Целый кошелек. Паромщик говорит, парень не смог толково объяснить, откуда у него этот кошелек.
– Это мой кошелек. Почему он не сказал, что это мой кошелек?
– Не знаю. Он никому ничего не сказал. Даже отцу.
– То есть… паромщик ничего не знал про меня?
– Ничего. По крайней мере, при мне он тебя не упоминал. – Пепел пожевал губу и фыркнул. – Паромщик сейчас тоже не в себе. Все время повторяет, что это ошибка. Что его сын в жизни никогда ничего не крал и украсть не мог.
Я с силой потерла лоб:
– Мне надо… поговорить с ним.
– С паромщиком?
– Нет, с Ратером.
– Вряд ли это возможно.
– Думаю, возможно. Он же не благородный преступник, чтобы сидеть в подвалах Бронзового замка. Скорее всего, он в городской тюрьме, в какой-нибудь общей камере для бродяг и воришек… Если дать стражникам на лапу, меня пропустят поговорить с ним.
– Госпожа моя, неужели ты забыла, что произошло сегодня утром в гостинице? Тебе нельзя разгуливать по городу.
– Верно. – Я разгладила на коленях сияющий в полумраке шелк. – Послушай, там, в куче одежды, найдется какое-нибудь темное тряпье для меня?
Тряпье нашлось. Чихая от пыли, я забралась в громоздкое и слишком длинное черное платье, подвязала его кое-как, закрутила волосы узлом и накинула на голову большую траурную шаль.
Пепел наблюдал за мной с чрезвычайно мрачным видом:
– Зачем этот глупый риск? Скажи, что ты хочешь от мальчика услышать, и я сам схожу куда надо и все разузнаю.
– У тебя есть немного денег?
Он порылся в поясе и вытащил горсть монет – серебряную архенту и несколько медяков, видимо, все, что осталось от моего золотого.
– Архенту я заберу, остальное спрячь на развод. Понятия не имею, какова должна быть взятка для стражника… надеюсь, хватит. Как ты думаешь?
– Не знаю. Ни разу не давал взяток. Я пойду с тобой, госпожа. Мне не по душе эта…
– Пепел. – Я коснулась пальцами костистого плеча бродяги, и он запнулся. – Пепел. Ты странный человек. Ты гораздо лучше, чем мне сперва показалось. Я думала, ты хочешь моего золота.
– Я знаю, что ты думала, госпожа, – буркнул он, отвернувшись.
– Я думала так до сегодняшнего утра. Но ты кинулся мне на помощь, а на золото обратил внимания не больше, чем на кучу песка.
– А это и была куча песка, – он хмыкнул. – То-то разочарование тем, кто уже видел себя богатеньким.
– Правда? – я смутилась. – Ты думаешь, это было не настоящее золото?
– Шутница ты, госпожа. Золото из воздуха не появляется. Кроме того, я ранен был.
– Кстати, как твоя рана?
– Твоими трудами, – он улыбнулся, – кожа у меня на боку гладкая, как дека мандолины, а ребра поют, как ее же струны.
– А в животе трубы не трубят?
– Чтобы унять трубный глас во чреве, я принес вот это. – Он добыл из-за пазухи кулек и развернул его. – От сего аромата смолкнут и трубы ангелов, и рога Дикой Охоты.
– Пирожки!
Я тотчас вгрызлась в один. Сладкий, с повидлом. Я люблю сладкое.
– Слушай, Пепел, ты взялся отыскать мою свирель тоже, как я теперь понимаю, не из-за денег?
Он перестал жевать и посмотрел мне в лицо. Зрачки у него опять очень сильно расширились, глаза сделались почти черными. Я отчетливо услышала, как он затаил дыхание. Казалось, он чего-то ждет, каких-то очень важных слов, моих слов.
Я поспешно проглотила то, что было во рту. Хотела спросить, что же ему тогда от меня надо, но поняла, что это не тот вопрос. Может, дело гораздо проще: я ему приглянулась, и он теперь ухаживает за мной в эдакой романтической манере? Почему бы и нет? Он все-таки поэт, а я вполне себе выгляжу в белом платье.
Неожиданно в памяти всплыли слова Эльго: «Приглядись к нему. Просто приглядись».
– Пепел. – Я облизнула отчего-то пересохшие губы. – Тебе нужна помощь от меня?
Он выдохнул. Напряжение спало так резко, что я покачнулась.
– Нет. – Он снова смотрел в угол. – То есть да. Не совсем помощь.
– А что?
– Ну… пусть будет помощь. Так проще, наверное.
– Какая помощь?