Золотая свирель

— Р-р-р-гав-гав-гав!

— Буся, Буся, Буся!..

Черная с белыми пятнами шавка, прыгая под ногами гуляющих, облаивала меня с недосягаемого расстояния. А над головами уже плыла, приближаясь, всклокоченная шевелюра цвета пожухшей травы. Два молочно-сизых, как патина на слюде, глаза шарили по толпе в поисках собаки — и наткнулись на мой взгляд.

Остолбенение.

Холера холерная, я ведь начисто забыла о вашем существовании, дорогие друзья. Зачем же судьба так настойчиво нас сводит?

— Гав-гав-гав!

— Буся, — окликнула я. — Что ты разоряешься? На-ка пирожка, тварь голосистая.

Кусок пирога с ливером шмякнулся на мостовую. Буся трусливо прянула назад, сообразила, что это не камень и чутко задвигала носом.

— Эй, — крикнула я людям. — На хлеб не наступите! Дайте животине угоститься!

— Сегодня все гуляют, — поддержал меня толстый горожанин и аккуратно перешагнул кусок.

Буся, прижав уши, схватила пирожок и отскочила. Я разломила второй, от одной половинки откусила, а вторую бросила на землю — к себе поближе.

— Буся, на-на-на-на!

Тут заорал очнувшийся недоумок:

— А-а-а! Навья! Вернулась! Навья белая!

Буся, давясь и озираясь, заглатывала угощение. Похоже, пирогов, да еще с мясом, ей не перепадало никогда. Я прожевала то, что было во рту, и спросила:

— Кайн, ты чего? Не с той ноги встал? Сегодня праздник, а ты орешь незнамо что.

— Навья! — дрожащий палец с обкусанным ногтем тыкал воздух в двух шагах от меня.

Несколько человек остановились, с интересом наблюдая за сценкой.

— Бать, а бать, — запищал какой-то малец, дергая за рукав бородатого здоровяка. — А тетя плавда навья?

— А шут ее знает, — лениво отозвался отец.

— Не навья, а русалка, — поправила я. — У навий саван вроде белой простыни и венок из асфоделей. А мой венок из чего?

— Из светоськов! Зелтеньких и голубеньких!

— Во-от! Это русалий венок. Ты, Кайн, в нечисти не разбираешься, а туда же — навья! Ты хоть раз навью видел?

Придурок мычал, тыкая в меня пальцем.

— Ыыы! — я махнула рукой. — Что с дурака возьмешь?

— А у лусалки — лыбий хвост! — высказался малец.

— Русалий венок — из папоротников и болотных трав, — со знанием дела заявила румяная молодуха и сплюнула ореховую скорлупу. — И волосы у русалок зеленые.

Буся вынюхивала крошки у меня под ногами.

— Волосы крашеные, — не сдавалась я. — А хвост под юбкой спрятан

— А покажи! — оживился бородач.

— А шиш вам! За архенту покажу, а задаром — фигулю на рогуле!

Молодуха нахмурилась и предостерегающе пихнула мужика локтем. Муж не внял:

— А ежели я заплачу, а там хвоста не окажется?

— Ну что-нибудь, да окажется? — я подмигнула. — Вот те святой знак, оно будет даже лучше чем хвост!

— Да батюшки-светы, срамота какая! У законной жаны под носом сговариваются! Леший ты криворылый, чтоб тебя сотню раз через порог перекособочило!

Вокруг заржали.

— А ты, фифа подзаборная, сейчас я тебе зенки-то повыколупываю! Патлы-то пообрываю! Хвост у нее! Я тебе сейчас твой хвост!…

Давясь от смеха, я растолкала зевак и удрала поскорее с площади. Как все просто! Сделай страшное смешным, и оно тебя не получит. Почему я не сделала этого раньше? Умишка, что ли, не хватало?

С площади толпа вынесла меня на улицу Олений Гон и повлекла вверх, в сторону Западной Чети, к белокаменным воротам Новой Церкви. В открытых арках колокольни было видно, как раскачиваются колокола. Солнце, наконец выглянувшее из облаков, зажгло золотом ажурные крусоли на тонких шпилях.

Многоголосый звон в округе постепенно сошел на нет, и стало слышно, что колокола Новой Церкви отзванивают торжественный гимн, вторя хору певчих внутри храма. Еще шестая четверти — и король с новой королевой выйдут на увитое цветами крыльцо.

Пространство перед церковью было запружено людьми. У самых ворот, на расчищенном пятачке застыли в два ряда всадники в знакомых бело-черных одеяниях — перрогварды. Где-то среди них находился мой названный братец. На церковном дворе было относительно свободно: псоглавцы и стража не пускали за ограду возбужденную толпу. За оградой слуги и оруженосцы поджидали хозяев, а над их головами пестрели вымпелы и знамена с гербами. Подобравшись поближе, я разглядела среди желто-красных морановских и голубых с клестами галабрских, алые с черным скорпионом флаги Адесты, зеленые с золотым мечом — Ракиты, и — самые большие, чисто белые, с разлапистой черной птицей по центру. Или мне мерещится, или…

— Это герб Лавенгов, — негромко сказали за спиной. — Видишь, там изображена камана — птица с головой рыси, посланница короля Лавена.

Я вздрогнула и обернулась — из-под невзрачной серой шали на меня глядели большие, светло-зеленые глаза. Бледное, словно фарфоровое личико пряталось в тени. Женщина мягко улыбнулась:

— Неужели забыла меня, Леста Омела?

— Эльви… кошачий бог!

— Да, Эльви, а кроме того — тезка Эдельвейс Лавенги, сестры короля Иленгара, чей герб ты сейчас рассматривала. А вот и Эльго, — женщина отступила в сторону, и передо мной оказался толстый монах с непередаваемым выражением на физиономии скребущий в спутанных патлах. — Эльго, что же ты не поздороваешься с подружкой?