Золотая туфелька

Она закружит, закружит, скинет — бац! — тюрбан, вспыхнет медью волос, поймает черный цилиндр, брошенный Морисом Шевалье, пойдет поступью лошадки кабаре (Марлен Дитрих сощурится недовольно — она узнает свой номер коронный, но легкость-то откуда у этой ведьмы рыжекудрой?), а главное — кокетливым пальчиком будет показывать на Главных, называя поименно — бледно-зеленого Фрэнки, багровощекого Уинни, желтомахарочного Джози — «разве мужчины, когда хрупкая леди берет их за подбородок, не шалеют? Сознайтесь, милые» (пункт девятый «Золотых правил»):

Et Franklin c’est mon ami (пальчиком!)

Et Winston c’est mon ami (пальчиком!)

 Et Joseph c’est mon ami (пальчиком!)

 Et Adolf c’est mon ennemi! (погрозила кулачком!)

(Франклин — мой дружок,

 Уинстон — мой дружок,

 Иосиф — мой дружок,

 Адольф — мне не дружок.)

Все договоренности подмахнул — чирк! чирк! — Уинни. Судьба Второго фронта — чирк! — была решена. Да только — чирк! — разве об этом Уинни думал? О фуршете — протиснется — чирк! чирк! — к Принцессе Крымской — взглянет в ее ночные глаза и — чирк! — выпьет шампанского из одного бокала...

12.

И? Прискакала Лёля на фуршет? Дудки! На секунду не объявилась.

Первый раз в жизни Уинни решил: женщины, господа, хуже херра Хитлера... Вслух объявил, а покамест присутствующие подгогатывали (включая переводчиц-крокодилих), вылил шампанское в горшок цветочный — и угощался весь вечер водочкой. «У водки вашей, tovarishсhi, — громко объявлял, — у водки вашей, товарисчи...» — а договорить с горя не мог.

Ну а Лёля? Дразнила? Желала оплести покрепче? Пусть попостится под сорокаградусную... Нет. Просто улаживала другую скандалёзу: с Марлен Дитрих... Вообще-то Лёля покойно относилась к любым взбрыкам — приятельство с Любочкой Орловой научило. Ну покричала Марлен после песенки Лёли, ну топнула ножкой (скорее ножищей — при ее габаритах), ну покидала шмотки в кофр, чтобы демонстративно умотать из Тегерана, ну взвизгнула про плагиат — нечего (пип!) с цилиндром (пип!) отплясывать! И что с того? порхнула бы ладошкой Лёля: пусть дитя эстрады ломается...

Но плохо вы Лёлю знаете: она разгадала, что слезы Марлен повод нашли, а причина совсем иная. Как не помочь?

Лёля столкнулась с Марлен, улыбкой поздоровалась (как Лёля умела!), припомнила стишок про Плюха-Плиха — Марлен ей по-немецки помогла — припомнила, как в детстве ноту «до» и «си» мешала (приврет, конечно) — Марлен и засмеялась супротив воли — «Ах, колдунья!..» — через пять минут подружками мчались по базарам тегеранским на виллисе (шофер — кадык курячий — от красавиц, как от виски, запьянел!)

Так появились двойные фотопортреты в архиве Марлен. У лавочки с кувшинами — две золотокудрых веселушки — Дитрих и Шан-Гирей — в колониальных нарядах: пробковый шлем, бриджи гёрл-скаута, сияют гольфы и колен какао...

Еще фото в американском посольском садике: щека к щеке, тянут зелье из кальяна — просто дурачатся... «Я одна буду звать тебя сладкогубая...» — прохрипела Марлен (а взгляд с наволокой!). Лёля, впрочем, благоразумно отмолчалась на двусмысленный комплимент.

Фото за бильярдом: лучший ракурс, чтобы прихвастнуть фигурой — Марлен держит кий полунагими руками, а Лёля — Господи! Фокусница — шар бильярдный прокатила по руке — с плеча в ладонь! Грохнули аплодисменты. И обе богини милостиво согласились сфотографироваться с офицерами. Знаменитый снимок. Сразу улетел на разворот журнальный — цвета табачных листьев фотография — и видно, как Марлен ерошит кудри безымянному счастливцу, а Лёля — нет, не фамильярничает Принцесса Крымская — лишь два офицерика незаметно клонятся к ее ножкам — не увидят таких, уж простите, никогда...

Но, спрашивается, отчего пожелала нащелкать двойных портретов с Лёлей гордячка Марлен? Не из-за артистических же талантов неведомой русской? Тем более Лёля убедила: фокстрот с цилиндром стибрить не намерена... Да и не певица Лёля: лишь переводчица... Была для женской дружбы причина иная. Амур... А как у женщин по-другому?

Благодаря Лёле, благодаря гипнозу или полю магнитному — как хочешь назови! — но Марлен получила туда, в Тегеран, телеграмму от Хемингуэя — которую ждала семь месяцев и которая пробилась в Персию, несмотря на режим секретности, принятый в дни совещания «Большой тройки».