Золото

Под громкие аплодисменты оратор прошел на свое место, На авансцену вышел рабочий. Он смущенно сморкался в платок и кашлял. Ему аплодировали и поощряли криками:

— Начинай с дубинушки, авось вытянет!

— Я и без дубинушки начну, — огрызнулся он. — Дело вот в чем. Скажу прямо — правильно. Пока я не прочитал брошюры Ленина о концессиях, пока не узнал, что это его мысль привлечь иностранный капитал, я думал: вот, мол, Ильич умер, и сейчас же распродажа началась. А мысль хорошая. Теперь и я стал разбираться и советую каждому прочитать эту книжку. Союз мало их выписал. Вот и все. — Он повернулся было идти, но тут же стал лицом к залу. — Забыл самое главное сказать, извиняюсь. И с наших приисков я никуда не уйду, пусть кто хочет уходит. И, если надо, бастовать буду, как бастовали наши товарищи, а, может быть, добастую до конца, и они улетят туда, откуда прилетели.

Раздались хохот, аплодисменты, шум. Начался митинг. Председатель рудкома выступил с разъяснением многих наболевших вопросов. Лидия продолжала сидеть в уголке. Неожиданно вспыхнуло электричество. Его приветствовали остротами. Хотелось встать и сказать, что управляющий хитрит и тут. Это не уступка, а тактический шаг: нельзя было дать ток — не давал, ток освободился — пожалуйста, я ничего не имею против собрания.

«Какая наглость», — подумала Лидия.

29

Вся неделя для Лидии прошла в необычном подъеме: только и речи было у нее об Алдане. Надо трогаться, пока стоит зима, необходимо использовать таежные дороги, летом не попасть туда по марям и через речки. Она многое знала о пути на далекие прииски по разговорам шахтеров.

Проходили дни, и Лидии начинало казаться, что они опоздают уехать, но однажды муж заявил, что через недельку надо трогаться. Захлопала в ладоши.

— Ура! Едем! Дай я тебя расцелую, мой старикашка. Оставим здесь все нехорошее, начнем жизнь сначала. Ты там не будешь на меня сердиться, уверяю тебя. Я с сегодняшнего дня начинаю собираться. Скорей, скорей, а то март на носу.

И сборы начались. Никаких сомнений — Алдан. Все Отступило перед важностью новых забот. Плетеная корзина с бельем стояла целыми днями среди комнаты на двух стульях, рядом на полу крепкий, вязанный в шип, сундучок Федора Ивановича — когда-то на прииски явился вместе с молодым нарядчиком, — готовый снова пуститься в далекие края с солидным смотрителем. Хорошо, что мебель брал бухгалтер, не приходилось ни продавать ее, ни устраивать на хранение. Лидия бегала к знакомым достать мяса, готовила пельмени, — дорожную снедь, просила приятельниц посушить сухари. День отъезда приближался. И когда квартирка, уютная и миниатюрная, превратилась в порожний склад увязанных крест-накрест корзин и чемоданов, на прощальный вечер явился управляющий. Был изысканно любезен, в его официальности чувствовалась мстительность.

— Как ни нелеп обычай веселиться по случаю печального, в сущности, события, а надо постараться быть веселым, — сказал он, присаживаясь к столу.

Он принес окарину и играл все свои немногочисленные песенки и вальсы. Мексиканская песенка, в которой говорилось о тоске и любви, казалась скучной. Крупные серые глаза холодно смотрели из-за мелькающих пальцев и словно напоминали Лидии о ее неразумном упрямстве. Федор Иванович замечал натянутость между гостем и женой и старался отвлечь их друг от друга.

— Ну-те-с, дорогой гость, просим подвинуться поближе к существенному. Соловья баснями не кормят.

Говорилось мало. Шумел самовар, для которого было уже приготовлено местечко в крепком ящике, набитом стружкой. Инженер позвякивал чайной ложкой о край блюдца.

— Итак, вы завтра выезжаете…

— Так точно. И солнце подгоняет, и время терять нечего Не могу сложа руки сидеть. Не могу-с. Тоска берет. Как будто кошелек с деньгами потерял. За двадцать лет ни одного дня не пропустил по службе. Бывало и занеможется, посидеть бы дома денек-другой, да не могу, хуже заболею, если в шахту не спущусь, не подышу паром.

Инженер кивал головой.

— Совершенно верно, Федор Иванович, без работы может жить только тот, кому не дорога ни родина, ни свое собственное достоинство. Редкая черта в русском — беззаветная преданность и любовь к делу — соединилась у вас с редкой же, особенно теперь, искренностью к товарищам по работе. Я не расстался бы с вами, если бы не вынуждали обстоятельства. Есть вещи сильнее личных привязанностей.

— Весьма рад вашей похвале, — торжественно приподнялся смотритель.

Снова наступило длительное молчание. Инженер вдруг оживился и поднял рюмку за жизнь в иных условиях, при других обстоятельствах.

— Когда мы будем служить единой и неделимой цели… — Он извинился. — Не принято пить в присутствия женщины за что-либо, кроме ее здоровья, но вы, Лидия Прокопьевна, извините нас. Повторяю — есть цели и задачи выше личных забот и треволнений.

Воспользовавшись отсутствием Лидии, он торопливо поднялся из-за стола и, словно благословляя, положил руку на плечо Федору Ивановичу.