Золото

В тишине скрипело перо. Жорж совал руки в карманы, вынимал, глядел на них и вдруг невнятно и торопливо, будто приговоренный к тяжелому, незаслуженному наказанию, заговорил:

— Ты не заливай, ты дурака не валяй. Языком мне не работать, не партийный.

— Недельки через две наведайся. Не задерживай, не один на пункт пришел.

Жорж долго околачивался возле конторы, хотел дождаться управляющего, обвинял и завгора и фельдшера в стачке со шпаной, которую ставят в забои с подъемным золотом из доли.

— Мы посчитаемся, — угрожал он. — Десять лет работал, а теперь негоден! Посмотрим, как шпану ставить, а горняков провожать коленом с прииска.

Ночевал он в бараке и до полуночи возбужденно разглагольствовал о непорядке на прииске и о своих подвигах на Витиме, Алдане и Терканде. Уснул он с твердым намерением непременно разыскать Мигалова и рассказать ему о «лавочке» на Орочоне, Раз партиец, — должен обратить внимание.

19

У въезда в поселок со стороны реки Алдана пестрела оживленная толпа: с минуты на минуту должен прибыть транспорт с тяжелыми частями драги. Мартовское солнце гладило лица. От вида черных полушубков и пиджаков фаянс окружающих сопок казался еще белее, а блеск — острее. Мигалов с Лидией стояли рядышком в гуще толпы. Николай то и дело дергал Лидию за рукав, чтобы не отвлекалась. Ему хотелось поделиться с ней мыслями. Три тысячи километров по Лене, две тысячи по Алдану против течения, малоизвестным фарватером. Рисовал картину перегрузок неудобных грузных частей примитивным способом, на «склизах»{77} под дубинушку на фоне дикой реки. Он улыбался.

— Можешь себе представить — соскучился по гудку. А как откликнется эхо в хребтах!

— Приделал бы у себя в типографии и гудел, за чем дело стало. Между прочим, не будет заминки, выйдет завтра газета?

— Все в порядке. Даже будет статья о первой драге, которая скоро засвистит и запыхтит. Первая драга подаст сигнал к организованному труду на Алдане. О ней писать — одно удовольствие.

Издали доносились крики погонщиков верблюдов и возчиков. Мимо, по пустынной еще дороге, пронеслась кошевка с возбужденным техником и десятником. Мигалов метнулся было туда, где приостановился транспорт, где что-то случилось, но Лидия удержала его за рукав.

— Без тебя дело обойдется. Уже тронулся.

Из-за поворота вытягивалась черная волнующая змея — вереница верблюдов и коней, впряженных парами, образующих бесконечный цуг. Лица в толпе, покрашенные морозом, повернулись в одну сторону. Ни Лидия, ни Мигалов не заметили, как к ним подошел человек с руками, глубоко засунутыми в карманы коротенького пиджака. Мигалов почувствовал на себе взгляд и обернулся.

— А, здорово, дружище. Как, пригревать начинает солнышко? — несколько смущенный встречей, заговорил он.

Жорж с обидой оглядел его с ног до головы.

— Вы так делаете, что в январе жарко станет. Человеку приходится петлю на себя надевать.

— В чем дело?

— На Орочоне хотел в шахту по старинке спуститься. Говорят — не годен. Скажи, почему я стал не годен? Может быть, я не умею кайлить, не умею крепить, а? Пусть кто-нибудь станет со мной рядом. Если не умею, тогда, черт дери, — согласен. Даю честное благородное слово — шпана собралась и нашего брата, горняка, не хотят допускать. Могу побожиться — лавочка определенная.

Он снял шапку. Лидия глядела на чистый лоб, единственное, что осталось от прежнего Жоржа. Даже глаза ничего не напоминали ей, выцвели и утонули в костлявых впадинах. Мигалов взял руку бывшего приятеля и поднял ее вместе с шапкой к голове.

— Надень-ка, не лето. Не волнуйся, никто тебе не запрещает работать, это, конечно, ерунда.

— Тогда почему же не пустили в шахту!

— Я не знаю, но, наверное, есть причины. Скажи по совести, как было дело.

Жорж с азартом распахнул пиджак и выпятил грудь.

— На, ослушай сам, больной я или нет. Ослушай сам, что ты во мне найдешь. И дай, пожалуйста, записку, чтобы приняли в союз.

По дороге мимо темных шпалер толпы ползла огромная дражная «бочка», похожая на паровой котел. Рядом с «бочкой» по обеим сторонам бежали рабочие и поддерживали ее вагами, не давали раскатываться подсанкам. Шерсть на боках лошадей закручивалась от пота, верблюды вытягивали ноги и медленно переставляли их, что указывало на большое напряжение. Раздавался свист, гам, хлопанье кнутов.

Жорж требовал дать заключение о его здоровье и записку, по которой его приняли бы в союз и на работу в шахту. Мигалов терпеливо убеждал его, что он не имеет права давать записки, а ослушивать — тем более.

— Такой же гад, я давно знаю. Так и скажи — не хочешь. Рабочего человека гонят в шею. И прав не добьешься ни у кого. Лида, спроси его, куда же теперь идти, если свои товарищи не хотят слушать.

— Я тебе по-приятельски говорю — надо полечиться, пройти в союз, а потом поискать работу полегче.

— Вижу по морде приятельское отношение. Позабыл, как вместе шуровали. Тогда Жорж нужен был. Казенного золота жалко стало. Одна лавочка. Одним все вы миром мазаны.