Он встал, вышел из палатки под звезды. Вытянул из кармана пачку. Да, зарок его – пустое дело, дохлый номер. Пачки уже нет как нет. На день не хватает. А что будет дальше?.. У него уже кашель курильщика, и Светлана вздрагивает, когда он заходится в кашле. У Светланы будет муж кашлюн и старикан, а она будет красоточка-девочка, и у нее будут сотни поклонников, и она наставит тебе рога, Роман, будешь ходить, как олень с золотыми рогами. Еще чего. Он передернулся. Этого не будет никогда. Лучше он пустит себе пулю в лоб. «Браунинг» вот есть. Он не переживет, если Светлана будет принадлежать другому. А вот это уже чувство собственности, Роман! Ты болен Светланой, и болен тяжело, неизлечимо. Так же был болен Антоний – Клеопатрой, Меджнун – своей Лейли. Меджнун, Одержимый. Он тоже одержим. Светлана, свет звезд, смыл жизни. Зачем ему жизнь… без нее.
Звезды резко и ярко сияли, мерцали, мигали, ходили над головой – уже предосенние, крупные, как виноград, и дымка Млечного Пути обволакивала небо фатой, перекидывалась через всю твердь, как прозрачное покрывало. Покрывало богини. Он вспомнил древние обряды: золотую статую богини в храме укутывали прозрачным покрывалом, расшитым звездами – портные устраивали изображенью божества наивный Космос на земле, и богиня благосклонно улыбалась, покрывало вспыхивало вышитыми звездами – алмазами, жемчугами, мелкими сапфирами. Человек всегда хотел перенести звездное небо на землю. И любовь ведь живет среди звезд. Мы напрасно думаем, что она живет среди людей. Она нам не принадлежит. Мы – не хозяева ее. Ею распоряжаются звезды и Бог. Распорядиться любовью – значит, распорядиться жизнью.
Он глубоко затянулся, закашлялся, поглядел на звезды. Вот огромный Арктур, вот Альтаир; вот в ручке ковша Большой Медведицы мерцают Мицар и Алькор. Венера укатывается за море, а красный Марс вбит кровавым гвоздем почти в зенит, как синяя Вега. Кровь и лед; холод и страсть. Все связано воедино всегда. Любовь соседствует со смертью. Художество – с преступленьем. Художник, изваявший золотую маску, разве он мог думать, что художество, дело рук его, станет добычей преступников?.. бедных смертных, борющихся за единственное право – обладанья…
Звезды, звезды. Помогите ему. Помоги ему, Боже. Он уже так много сделал в жизни. Он, маститый профессор, великий путешественник, неутомимый труженик; так трудиться, как он, могли немногие, и он это знал. Поэтому он и сделал в жизни так много. Неужели жизнь кончена?.. И кончена именно сейчас, когда он встретил любовь, женщину, которую хотел встретить всю жизнь?..
Да почему ж кончена. Что ж это за предчувствие странное такое.
Роман докурил сигарету. Бросил ее в сухую пахучую траву. Июль кончается. Лето на исходе. Завтра август. Солнце находится в знаке Льва. И позже, чуть позже, под утро, можно будет увидеть, как огромный звездный Лев медленно ползет на брюхе по черному небосводу, держа в зубах огромный красный рубин – звезду Регул.
Роман вдохнул ветер с моря и пошел обратно в палатку. Светлана спала, закинув руки за голову, как ребенок. Он зажег спичку и миг, другой полюбовался ее детской позой, ее сонным лицом, чуть припухлыми губами, послушал спокойное, размеренное дыханье. Лег рядом с ней. По привычке, резким движеньем, засунул руку под подушку – проверить, тут ли револьвер. Револьвер был под подушкой, меч – тоже. И холодное оружье, и огнестрельное. Во тьме, обнимая спящую Светлану, он засмеялся. Отобьемся от всех, если что.
После прихода в экспедицию бомжа Ильи они с Серегой перестали дежурить в отдельной палатке, сидеть в засаде. Приустали. Увидели: бесполезно. Убийства прекратились, так же, как непредсказуемы были прежде. Над Гермонассой стояла спокойная, звездная ночная тишина. Даже в палатке пахло перегнивающими у берега водорослями, густым, томящим и терпким запахом йода – крови земли.
Он уже погружался в сладостное, медленно качающее его на солнах море сна, как у палатки раздался шорох.
Он не успел еще опомниться, хотя уж привскочил на локте, но не успел сунуть руку под подушку, за револьвером. Полог распахнулся. На пороге палатки, со свечой в руке и с револьвером – в другой, стоял человек.
Роман разжал побелевшие губы, выдохнул: Бог мой.
На пороге палатки стоял Леон.