Золото

Оставшиеся в экспедиции люди работали по-прежнему; по-прежнему бил в медный таз Серега Ковалев, будя всех в шесть утра зычным: «Подъе-о-ом!..»; по-прежнему Леон вонзал лопату в земляные отвалы наотмашь, будто рубил врага в бою; по-прежнему Славка Сатырос готовила могучие обеды из круп и картошки, слегка сдабривая их тушенкой из запасов бедного Жермона; но песен и шуток, перебранок и криков было не слышно после гибели в море Ирены. Несчастный случай!.. Роман не хотел верить, что это был несчастный случай. Он твердил себе: это несчастный случай, несчастный, – и, хватаясь за голову, закрывая глаза, мучительно морщась, отгонял от себя, как муху, голос внутри, холодно говорящий: нет, Ирена не утонула, Роман. Ее утопили. Кто?! Да ведь никто… никто из экспедиции не мог этого сделать!

Да, не мог.

Но ведь кто-то сделал это.

В сиянии жаркого утра люди склонились над разворошенной землей в раскопе. После крупной находки – меча – ничего подобного не попадалось; было много красивых обломков ваз, отрыли даже две почти целых, отрыли украшенье, пояс на талию с застежкой в виде звезды, из сильно потемнелой и позеленелой бронзы, еще вереницу маленьких украшений – зелено-бронзовые кольца, разрозненные бусы, тонкие витые бронзовые браслеты. Золота, и так мастерски выделанного, в раскопе не находили.

Это значило – меч был случайным, завезенным сюда. А как же танаисские перлы?.. Мало ли что. Танаисские перлы вполне могли быть завезены на купеческих кораблях в Анатолию. Скифского государства в те поры в устье Танаиса еще не было; были поселенья предков скифов, и кто они были такие?.. Жители новой Трои наверняка знали, кто. Это мы должны гадать и сомневаться. И никто не придет к нам оттуда, чтобы все рассказать, кроме этой бронзы, этих смальт на дне бассейна, этого золота на ножнах меча и рукояти.

Заржал Гарпун, привязанный к куску врытой перед кухонным тентом изгороди. Славка потрепала его по морде. Эх ты, милый зверь, вот, поди, истомился ты на жаре!.. Дождичка ждешь, дождичка… И мы тоже ждем. Славка пощупала торбу под носом у Гарпуна: дай-ка дам тебе еще горсти две овса, коняга, от нашей овсянки не убудет, – и обернула румяное, вспотевшее лицо к подошедшей Светлане. У Светланы руки были все в грязи. Лицо тоже. Она была вся изгваздана – видно, докопалась до слоя мокрой плывущей глины.

– В душ, Светка, что ли?.. давай, давай, ополоснись… Серега сегодня с утра морской водички в чан от души влил…

Светлана вышла из душа посвежевшая. Ее обрезанные до колен мохнатые джинсы уже превратились в постыдные тряпки. Ее красота, так победно, особенно в ярком свете любви, вылезающая из нее наружу, реяла над ее одеждой, как чайка в свободном полете.

– Свет, ты поди-ка, возьми Гарпуна, отведи его попастись на склон, туда, к бычкам… а?.. Стреножь только, чтоб не убежал… вот тебе веревка… Я сейчас не могу, я кашу варю…

Светлана подхватила коня под уздцы. Он радостно заржал, поднял хвост, отогнал хвостом уже густо облепивших его слепней. Светлана сорвала метелку душицы и похлестала немного конягу, чтоб облегчить его скотью летнюю участь.

– Совсем зажрали оводы… ну, веди, веди!.. Через час – обед!.. всех покличешь в раскопе, ладно?..

Светлана и конь пошли вниз, по тропе, по обрыву. «Козья тропка» была узкая, осыпалась, и Светлана то и дело спотыкалась, чуть не срывалась вниз, наступая на плоский белый камешек-известняк – их здесь звали «монетами». Когда она оставалась раньше одна, наедине в ширью, с морем, с небом, ей всегда хотелось петь. Теперь песню будто кто выпил. И небо, сизеющее, туманящееся на глазах, нагоняло страх.

Какой страх, Светланка!.. Видишь, солнце сияет ярко… Конь ткнулся нежными губами ей в плечо. Хлебушка хочет, догадалась Светлана. Надо принести ему кусок хлебца. После обеда… А вот и бычки, Быча и Козя. Пасутся себе. Кто это там с ними, с бычками… лежит, валяется у их ног?.. Кто-то вздумал позагорать в одиночестве?.. Свой, из экспедиции?.. Чужой?..

Светлана вцепилась крепче в повод коня. Ее ноздри раздулись, и она ощутила запах конского пота.

Рядом с пасущимися бычками, в траве, лежала Моника.

Моника Бельцони.

Она забыла о том, что надо стреножить коня. Выпустила повод. Побежала вниз, сбивая ноги в кровь о корни, об острые камни. Подбежала. Уж лучше бы она не подбегала! Козя мирно пасся, щипал сохлую степную травку. Рог его был в крови. Рядом с ним валялась Моника. Ее бок был пропорот. Ее худая рука была закинута за голову, будто она махала кому-то, отъезжающему. Будто она махала своей матери, Цинтии, уплывавшей с боевым заданьем на итальянские корабли.

Козя… пропорол рогом бок Монике?!.. Нет. Не может быть. Бычок такой мирный. Бычок такой… славный… Он же не бешеный, ему же никто не показывал красную тряпку… Да и потом, он на цепи, и Моника не такая дура, чтобы подойти так близко, чтобы… Нет, нет, нет, тут что-то не так… не так!..

Светлана заглянула в глаза нового ужаса. Зажмурилась. Осела в сухую траву, как подкошенная. Замотала головой. Нет, нет, нет, нет!