Золото

Бычки щипали травку. Быча протянул морду, обнюхал лежащее мертвое тело. Снова стал щипать траву. Недовольно взмыкнул. Его заедали слепни. Ему было жарко. На жаре остро, солоно пахло кровью.

Полынь щекотала голые щиколотки Светланы. Она раскрыла губы, шепнула заплетающимся языком:

– О sole, o sole mio…

Погребальная песнь. Погребальный плач. Зачем. Что это. Почему. Не надо.

В жарком воздухе жужжали оводы, мухи, слепни. Небо становилось все бездонней, все темнее. Из-за горизонта наползало облако. Оно было огромное, как снежная гора, прозрачное, сизое, пухлое, почти незримое, как призрак. Светлане на миг показалось, что все на свете – призрак. И все они призраки. И сам мир призрак. И Роман – призрак. И она тоже – призрак, насквозь прозрачный, бестелесный, боящийся единственно одного: исчезнуть совсем.

В исступленьи она стала рыть могилу Монике тут же, на степном крутосклоне, деревянной археологической лопаточкой, торчавшей у нее в кармане джинсов. Сухота драла ей горло. Песок вперемешку с землей сыпался из-под рук прочь, все прочь. Она рыла и рыла, она копала, а яма все не увеличивалась. Ну же, зло шептала она себе, наддай, Светка, что ты какая стала маломощная, каши, что ли, мало Славкиной съела, давай, налегай. Лопаточка выпала из ее ослабевших рук. Она снова схватила ее. Скрюченные пальцы свело судорогой. Она закусила губу до крови. По лицу потекли слезы. Она все рыла и рыла, и нет, яма маленькой так и оставалась, а ведь Моника тоже маленькая оказалась в смерти, сухенькая, какая-то старенькая даже; ну да, ведь ей много лет уже было; зачем бык ее убил?.. Да нет, это не бык. Это человек. Он убил ее ножом, а рог бычка испачкал в ее крови, чтобы обмануть всех. Но ее не обманешь. Шалишь, ее не обманешь. Она опытная медсестра. Она видела раны от бычьих рогов. Таких больных ей привозили. И раны были не такие. Совсем другие.

Странная земля – то песок, то глина. Глинистый обрыв. И сильный ветер поднялся. Почему ж ты не поешь погребальную песню, Светка?! Ты же певица! Пой! Пусть душе Моники будет радостно.

Она раскрыла рот снова и выдохнула шепотом: ой ты, душечка, красна девица… Из ее горла вышел хрип. Она засмеялась хрипло. Волосы выбились у нее из косы, развились, мотались по плечам. Их трепал ветер.

Ветер усиливался, становился все сильнее. Она бросила на минуту копать, провела тыльной стороной ладони по лбу. Ветер, оботри мне пот! Ветер, ветер, как страшно жить на свете. В жизни, оказывается, есть только смерть. А никто об этом и не подозревает. Все хотят жить, радоваться жизни, ан нет – смерть тут как тут, стоит за тобой, как тень, смеется. У нее зубы черепа в раскопе. Светлана сама находила такие черепа. И Ежик находил. Бедный Ежик. Он крепится, но Светлана опытная медсестра, у нее зоркий глаз, она знает: он свалится. Он свалится в отчаянье и в жару, потому что у него было потрясенье, равного которому нет на свете. Что делают люди в отчаяньи?.. Выкалывают себе глаза, как Эдип?.. Может быть, у Моники было отчаянье, и она сама себя убила, сама напоролась грудью на невинный рог молодого бычка?.. Нет, нет, нет, нет…

Она рыла и рыла, и ветер раздувал ее волосы, как русый плат, над головой. Она плакала беззвучно, и утирала со щек слезы грязной, в земле, ладонью. И конь подходил к ней, плачущей, касался губами ее соленых щек, растрепанных волос. Тихонько ржал, утешая. Она не слышала. Не видела. Она копала, все копала, пытаясь выкопать яму, могилу; Моника, у тебя должна быть хорошая гробница, роскошная, как у царицы. Твою мать Цинтию расстреляли и сбросили в мешке в море, и море стало ее могилой; а тебя я похороню по-христиански, ты ведь была хорошая, ты никому зла не сделала, Моника.

Ветер становился все сильней. Ветер рвал на Светлане майку. Волосы лезли ей в рот, она кусала их. Бычки гремели цепью. Моника лежала неподвижно, с закинутой за голову рукой.

Она рыла и рыла, и так и нашел ее Роман – с деревянной лопаточкой в руке, грязную, зареванную, обезумевшую, жалкую.

… … …

– Сворачивай экспедицию, Роман Игнатьевич! Ты же видишь – все пропало!.. – Серега от волненья перешел с Задорожным на отчаянное, мужицкое «ты». – Монику не бык забодал!.. Мы же все догадались, что не бык… мы же не маленькие… И Ирена недавно тоже не сама утонула… Убийца – рядом, Роман Игнатьич! И мы его не можем выследить! Или приглашай милицию откуда хочешь – из Москвы, из Екатеринодара, или закругляйся и отпускай всех… к едрене матери!..

Роман обвел всех глазами. Негусто осталось. Он сам. Светлана. Ежик. Славка. Серега. Леон. И все глядят на него неотступно. И все молчат. И всем уже так страшно, что он не имеет права сказать то, что сейчас скажет.