Золото дураков

Даже не «местечко». И никаких шансов на то, что оно вскоре гордо назовет себя «местечко». Честно говоря, «возомнивший о себе хутор» — более подходящее название, чем «деревня». А вокруг — фермерские халупы, будто бородавки на заднице шлюхи, населенные человеческим гноем. И что сквернее всего — нищим человеческим гноем.

Самая гнусность, самая издевка заключалась именно в этом. Если бы только в горах залегала ценная руда, если бы в глубоких шахтах сверкали золото и алмазы, если бы вместо убогих халуп среди холмов стояли особняки богатой элиты — тогда депрессия хоть немного развеялась бы. Но нет. Здесь только крестьяне, безграмотные бродяги и умственно ущербные стражники. Вот кем выпало править. Только ими.

Мантракс пошевелился. Вниз покатились корона и несколько усаженных рубинами ожерелий, они залязгали о серебряные тарелки, тиары и разрозненные самоцветы. Массивные кольца тела дрогнули, кожистые крылья слегка расправились — дракон устроился поудобнее.

Мысли Мантракса заворочались вместе с телом и устремились к совсем мрачному.

Дантракс. Раздувшийся, жирный, ленивый игуанов сын Дантракс, сыто и беспечно сидящий в соседней провинции, наслаждающийся своими владениями. Там озеро Африл. Там города рыболовов. Не один город — города! Множество их. И горожане с карманами, тугими от дохода с вонючих уловов.

Налоги. Мантракс едва не застонал, подумав о них. Он почесал брюхо позолоченным когтем, представляя, как едут повозки, скрипя осями от тяжести груза: огромных пузатых сундуков, переполненных, брызжущих золотыми монетами, так и просящих, чтобы их разодрали хозяйские когти.

И все это — у Дантракса.

Конечно, Мантракс его может свалить. И свалит со временем. Но для этого нужна армия. А для армии нужны деньги. А для них нужно кое-что большее, чем вонючая куча сопливых крестьян, с которых и брать нечего.

Но у Мантракса были только они.

И потому все, что он мог сделать, — это расправить крылья, подняться в воздух и хорошенько обгадить свой народ.

13. Приглашение на вечеринку с Этель

Билл стискивал веревку, привязанную к шее Этель, так крепко, что ногти грозили прорвать кожу. Веревка была старая, разлохмаченная, грубая. Билл представил ее у себя на шее: медленное трение, постоянное скольжение туда и сюда, растущее раздражение кожи. Билл подумал о грубой гальке под копытами, так не похожей на травянистые луга, по которым Этель бродила всю жизнь.

Билл представил, как челюсти Мантракса смыкаются вокруг ее шеи.

— Ты плачешь? — спросила Чуда.

Она окинула Билла тревожным взглядом, словно подозревала в нем скрытую, но опасную поломку.

Билл повернулся так, чтобы солдатский шлем скрыл лицо. Это было нетрудно. Одежда ранее принадлежала толстяку, и его тряпки висели на Билле мешком. Да все висело мешком: кольчуга звякала у колен, перевязь постоянно соскальзывала, штаны лежали складками в непомерно больших сапогах. К тому же все насквозь пропиталось кровью. Молот Балура хряснул прежнего хозяина в грудь и вышиб большую часть легких сквозь обломки ребер.

Вот так же челюсти Мантракса вышибут жизнь из Этель.

— Я знаю ее с первых дней ее жизни, — сказал Билл, стараясь, чтобы голос звучал спокойно. — Принимал ее папа, но растил первые годы я. Папа обычно давал мне молодняк для присмотра. Ну тот, который пасут. Я ее чистил. Подбирал ей самое лучшее сено. Вычесывал колючки и репьи.

— Да, это тяжело — видеть и начало жизни, и ее конец, — согласилась Чуда, сочувственно кивая. — Я и представить такое не могу. И не хочу.

Билл кивнул, позволив себе всхлипнуть.

— Честно скажу: я впечатлена, — призналась Чуда, положив ему руку на плечо. — Ты был настолько полон энтузиазма, а теперь так опечалился. Но я понимаю: мстительную страсть, рожденную сиюминутным порывом души, тяжело поддерживать — в особенности когда приходится жертвовать тем, кто тебе дорог.

Она улыбнулась, полная понимания и сопереживания.

— Билл, жалость не слабость, но демонстрация гуманности, сострадания.

Благодарный Билл кивнул снова. Как хорошо, что Чуда поддерживает его. С Балуром или Фиркином пришлось бы куда тяжелее. Эти не поймут.

— А теперь, пожалуйста, придержи Этель так, чтобы она не могла пошевелиться, — попросила Чуда. — Мне нужно запихнуть в нее по меньшей мере галлон зелья.

Все утро и немалую часть дня они вышагивали по большой дороге, поднимавшейся зигзагами от дна долины. Один медленный поворот за другим, час за часом — и поля сменились лесом, потом скалами и осыпями.

Наконец впереди показались колоссальные дубовые ворота, выглядящие до предела зловеще и негостеприимно. К их угрюмости и добавить нечего. Даже набитая железными гвоздями надпись: «Катись отсюда» — вряд ли усилила бы желание убраться подальше. Ворота торчали в груде камней — барбакане, не менее зловещем. За ним открывалась бегущая зигзагом сухая расщелина — замковый ров. На другом его краю возвышалась крепость Мантракса.