Золото Джавад-хана

Так уж вышло, что он, получив основательную контузию при отражении конной атаки, задержался при лазарете и на протяжении всего дня помогал по хозяйству: таскал дрова и воду с речки, поддерживал огонь, переворачивал раненых, уносил покойников, даже советовал что-то при случае из своего многолетнего опыта службы. И отчего-то само собой повелось, что впервые в жизни не только этот земляк-старослужащий, но и все остальные солдаты, и даже некоторые унтер-офицеры начали обращаться к совсем еще юному Мишке на вы, именуя его хоть и не совсем верно, зато уважительно: «господин помощник полкового лекаря».

Так же называла его и армянская девушка Каринэ. Она пришла из штабного укрытия по своей собственной воле, в самом начале сражения, и тотчас же стала неоценимой помощницей и поистине добрым ангелом лазарета. Поначалу Каринэ только отмывала от крови ранения, да не слишком умело накладывала повязки. Однако с каждым разом это получалось у девушки лучше и лучше.

Но, что было намного важнее — в ее присутствии раненные солдаты намного легче переносили боль и страх близкой смерти, вели себя еще более стойко и мужественно. Непривычное русскому слуху армянское имя бесчисленное количество раз в этот день произносилось и в здравом сознании, и в бреду — и тогда Каринэ просто тихо подсаживалась к умирающему. Она брала его ладонь в свои крохотные, почти детские, ладошки и нашептывала что-то на своем языке — до тех пор, пока страдалец не уходил окончательно…

— Спасибо, дяденька Гаврила.

Прежде чем принять кипяток, Мишка непроизвольным движением вытер обе руки — он сегодня их мыл бесконечное множество раз, однако собственное тело постоянно казалось ему слишком грязным и липким от крови…

— А сухарика? Размочить его, да во рту подержать…

— Нет, не надо, не хочется…

Дым костра отгонял запах смерти, страданий и боли.

Слышно было, как неподалеку отец Василий отпевает новопреставленных воинов.

Мишка Павлов прикрыл на секунду глаза, но перед ними опять закрутилась кровавая, страшная карусель. Он тряхнул головой, отгоняя видение, и неожиданно для самого себя задал вопрос:

— Где твой брат? Почему ты не с ним?

— Брата в лагере нет, — ответила Каринэ. — Ваш полковник отослал его с поручением.

— Куда?

— Я не знаю, — девушка вздохнула тяжело и покачала головой. Сейчас она казалась очень взрослой, намного старше своих лет — хотя в действительности ей не так давно исполнилось тринадцать:

— Наверное, в крепость Шуша… или же в Аскаран… или еще куда-то…

— Опасное дело, — с уважением кивнул Гаврила Сидоров.

— Брат везде пройдет. И все сделает. И вернется! — В глазах армянки полыхнули отблески костра.

— Ну, понятно, вернется! — поторопился поддержать ее солдат.

— А откуда твой брат так хорошо знает эти места? — спросил Мишка Павлов.

— Мы здесь жили когда-то. Еще до начала войны… — махнула девушка рукой куда-то в темноту: — Весь наш род очень древний, он происходит отсюда, из Карабаха. Отец мой, Атабеков Арютин, и его отец, и отец его отца — все они передавали титул юзбаши по наследству. У нас это очень почетное звание, оно означает — «сотник», и его не стыдятся носить даже благородные люди при дворе шаха.

Каринэ рассказывала историю своего рода привычно и просто — так, как делала это, судя по всему, уже много раз. Речь ее была правильной, и армянский акцент лишь придавал словам девушки какое-то особенное очарование:

— Моя семья всегда была богатой, у нас всегда было много скота, земли еще несколько мельниц. Но потом напал Ага-Магомед-хан, и деревни вокруг опустели. Я помню по рассказам отца и матери, что жители тысячами бежали в разные стороны, а население Карабаха уменьшилось, как говорят, почти на сорок тысяч дымов. Вся страна тогда представляла собой одну громадную развалину, и на равнинах ее, прилегавших к персидским границам, никто не осмеливался даже селиться. Там повсюду виднелись только опустевшие села, остатки шелковичных садов, да запущенные и брошенные поля…

Мишка понял вдруг, что прислушивается в большей степени не к тому, что говорит Каринэ, а к ее голосу, мелодичному и красивому, как восточная песня.