Золото Каралона

Утреннее солнце золотит снежные папахи гор. Блестят изумруды росы на зеленых склонах. В руках у Кахира дорожная сумка с продовольственным припасом и вещам. Ему тревожно, он невольно оглядывается на провожающих, и тут же убыстряет шаг по дороге в сторону Назрани.

Глава 20. Выпал снег…

Поселок Тенька

Дощатый гараж возле дома, старый Москвич-412 по кличке Трудяга. Аркадий Цукан беседует с ним тихо, неторопливо.

– Что ж ты хандришь, старичок? Масло свежее, свечи поменял, а ты тупишь на холостых оборотах. Или сердце твое карбюраторное износилось или в катушке пробой, не пойму. Молчишь, Трудяга…

– Аркаша, ты с кем там? – окликает Мария. – Иди к нам.

Рядом с ней стоит парень лет тридцати с кожаным кофром через плечо. Смотрит внимательно, напряженно.

– Здравствуй, отец!

Цукан выпрямился. Вытер ветошью руки. Всё это молчком. А потом вдруг скривился. Мазнул замасленной ладонью по лицу, сказал:

– Здравствуй и ты. Пошли в дом.

Раньше Иван возвышался на полголовы, а теперь показался еще выше. «То ли подрос, то ли я высох», – мелькнуло и ушло вместе с множеством вопросов, которые роились в голове, и возник главный:

– Как же нашел?

– В районке заметку случайно увидел про твою артель «Игумен». Я тебя в Магадане искал, и на Чукотке. В Билибино живет твой однофамилец. А в Колово приехать не догадался…

– А как Анна? Мать твоя…

– Там же в Юматово. Пока на ногах. Прихварывает. Этот у нее… холецистит.

Мария заставляет и заставляет стол разной едой. Это живет в ней без показушности просто и легко – всё лучшее сразу на стол. Ване подкладывает на тарелку. Он не жеманясь, ест с тем завидным аппетитом, какой бывает у молодых здоровых мужиков. Аркадий дал зарок, в сезон не выпивать ни грамма, а тут не сдержался.

– Машенька, у тебя не найдется?..

У нее нашлось немного разведенного спирта с надписью «для компрессов», а в холодильнике пакет домашних пельменей. Ваня любил пацаном пельмени необычайно, и теперь дорвался, уплетает, продолжая нахваливать хозяйку. Он стеснялся называть ее Машей, как она попросила при знакомстве, поэтому «выкает», отводит глаза в сторону.

Цукан лишь поковырялся в тарелке. Он продолжает неотрывно смотреть на сына, которого, пожалуй, не узнал бы при встрече на улице. Выпили по второй и по третьей, после чего Иван слегка захмелел, подробно рассказывает про Юматово, работу в московском издательстве и прочее, чем немного гордился, особенно работой в газете, где стал теперь начальником промышленного отдела.

Вспомнил вдруг про Москву и работу в Воениздате, как оформлял книгу генерала Маторина.

– Маторин мне тогда сказал, что мы родственники, приглашал в гости, но у меня любовь закрутилась с одной женщиной, а потом меня поперли из издательства. Так и не навестил генерала, уехал в Уфу.

– Это твой дядя. Он до войны фамилию сменил, когда его отца арестовали. Он в этом признался мне в письме. Горевал. А я, дурак, обиду затаил. А мог бы разыскать в шестидесятых, когда мы с Анной ездили первый раз в отпуск на материк. Все ж не портянка, старший двоюродный брат.

– Мама писала тебе на Алдан. Но письмо вернулось назад, как невостребованное.

– Я знаю. Я в тот год в тайге бедовал. Авария случилась. Судьба такая… Или бес попутал, теперь и не разберешь.

– Когда уезжал в Магадан, она просила тебя найти. Извиниться. Глупо тогда получилось.

Повисла тягостная пауза, перемежаемая звяканьем пустой рюмки – ее Цукан гонял по синей клеенке, словно лодку, припоминая ту давнюю осень.

– Да уж, глупее не бывает. – И чтобы сбить наплыв полынной горечи, поторопился сменить тему: – Она про подарок мой не говорила?

– Как же, помню, нож в чехле передала, а у меня его сперли в общаге. А участок твой в Ключарево цел. Я его распахал, молодые деревца посадил. Сосед твой, что справа – писатель башкирский умер недавно. Полковник, его дача напротив, отгрохал там особняк в три этажа. Ты же хотел дом построить большой?..

– Нет, Ваня, теперь тебе строить дом. А мы вросли в эту землю, как чукчи. Мечтами живем о внуках, поездками к морю. Деньги копим, хотя непонятно – зачем? Видать по привычке, от прежней бескормицы. А еще я работу люблю старательскую, что кому-то кажется странным, а я вот люблю и – баста! Бери командировку, приезжай на участок, все расскажу, покажу золотниковое наше дело.

За семь лет много всего накопилось в памяти, в душе, разговор тянулся и тянулся сумбурный, нелепый для постороннего слуха.

С утра пораньше Аркадий съездил на участок, переговорил с Журавлевым и Никишовым, пояснил, что уедет на пару дней в райцентр.

За завтраком Аркадий не удержался, сказал:

– Ваня, что ты все выкаешь. Ты же взрослый мужик. Понимать должен, что я бы не выжил тут в одного… Маша славная женщина.

– Да нет, я понимаю, отец. Извини… – он замялся, наливаясь краснотой, словно его уличили в чем-то постыдном.

Иван хотел ехать на попутках, но Аркадий пристрожил, как умел это делать. Заставил его усесться в Москвич. В последний момент Иван выскочил и, глядя прямо в глаза, выпалил торопливо: