Золото Хравна

— Не поить же в такой день людей скиром, — сказал Гамли, подмигнув Стурле. — А сбитня ты нам нынче не сварила, радость моя! Да и что может быть постнее вина, скажи, Торлейв? Перебродивший виноград — все, что там есть. Скир вот делают из молока. Но разве сравнится он с кружкою вина из Валланда? Никогда. Виноград пропитан солнцем и соками далеких теплых земель — и потому согревает и веселит наши сердца и души. А что такое скир? Скисшее молоко! И душа от него киснет, как клюква на болоте.

— Ты прав, Гамли! — со смехом возразил Никулас. — Но что до меня, то я люблю скир.

— Моя добрая матушка, — отвечал Гамли, — родом была из тех дальних земель, где растет виноград и где умеют готовить этот напиток, достойный святых. Возможно, потому я и славлю его сейчас.

Он открыл бутыль и разлил вино по кружкам.

— Я пью за Вальдимара, сына Хельги! — возгласил Гамли, выхватив из рук Никуласа охранную грамоту Торлейва. — Пью за него, ибо, сам того не желая, он принес радость в этот дом. Впервые вижу я такого доброго вестника — ангела с крыльями из протоколов и с нимбом из печатей. Видите эти строчки, эти каракули? Это буквы, и они складываются в слова, и эти слова говорят: Торлейв, не вешай носа, потому что ты свободен! Клянусь, это лучшее, на что способны дубовые орешки![168] Пусть из них не делают вино, подобное этому, — но я выпью и за них тоже! Dixit[169].

Торлейв посмотрел на него и, не удержавшись, рассмеялся.

Глава 23

На другой день Улов, сын Эрлинга, покинул гостиницу «Два лосося» рано утром — родители ждали его в Нидаросе на Рождество. Вальдимар, сын Хельги, узнав о том, из какого рода происходит молодой человек, преисполнился к нему такого уважения, что пригласил разделить с ним путь. Улов согласился — ему не хотелось идти в одиночестве по пустынным дорогам Воронова мыса.

Проводив будущего зятя, Никулас вернулся в горницу. На дворе заметно похолодало, мороз кусал щеки. Гамли развел большой огонь в очаге и стоял теперь, с удовольствием глядя, как искры улетают через отдушину в морозное небо.

Остальные еще спали. Никулас присел у очага, чтобы согреть замерзшие руки.

— Ты останешься? — спросил его Гамли.

— Придется, — сказал Никулас. — Не бросать же дела недоделанными. Ты ведь знаешь этого Стюрмира. Как по-твоему, попытается он вновь добраться до Стурлы и его дочери?

— Уверен, что да.

— Мы должны его найти.

— Я сейчас как раз еду к управителю нашего херада Гюрду, сыну Симона. Надо пустить стрелу среди местных бондов: пусть все знают, что произошло. У нас есть серьезный повод для того, чтобы собрать тинг сразу после мессы Иллария[170].

— Я предпочитаю сам разбираться с такими вещами, — пожал плечами Никулас.

— Ну, а я не столь горд, — сказал Гамли. — Если меня не будет, кто позаботится о моей жене и дочках? Твоей родне так хоть достанется немалое наследство. А кстати, что сказала тебе Сольвейг? Ты предупредил ее, что не вернешься к празднику?

— Разумеется. Она знает, куда и зачем я пошел.

— И она отпустила тебя?

— Гамли, — рассмеялся Никулас, — зачем же мужчине меч, если на деле им самим владеет женщина? Родись моя Сольвейг на несколько столетий раньше — она была бы, наверное, великой воительницей! Но наше время диктует женщине смирять себя — и она убивает только глазами.

— Ох, вот уж точно! — закивал Гамли. — Бывает, так пригвоздит, что с места не встанешь!

Торлейв проспал почти до полудня; никто его не будил. Когда он проснулся, оказалось, что Стурла тоже еще спит, а Вильгельмина вместе с Анете и служанкой Стиной помогает Ланглив готовить и убирать дом к празднику. Никулас предложил Торлейву надеть лыжи и походить с ним и его людьми вокруг усадьбы Гамли — что они и сделали. Был морозный солнечный день; никого из людей Стюрмира они не встретили.

Вернулся Гамли и привез с собой местного священника, настоятеля церкви Святой Сюннивы. Отец Эгидиус был мастером вправлять переломы и залечивать раны. Он осмотрел ногу Стурлы и сказал, что кость срастается хорошо.

— На святого Сильвестра[171] можно будет снять лубок, — добавил он.

Торлейв попросил его об исповеди: он думал пойти на мессу назавтра, с утра. Отец Эгидиус выслушал его, отпустил грехи, не стал накладывать никакой особой епитимьи.

— Почитай «Ave»[172] и «Misrere mei, Deus»[173], — сказал он, — и довольно с тебя будет.

К вечеру, несмотря на сильный мороз, на постоялый двор Гамли, сына Тор да, стало сходиться столько народа, что Ланг лив, Стина и Анете не успевали наливать пиво. Пришли многие из местных жителей, были среди них и родичи Хравна. Пришел Эйольв Двухбородый — пучеглазый старик, носивший длинную седую бороду, которую он расчесывал надвое и заплетал в две жиденькие косы, троюродный дядя Стюрмира. Пришел Халльдор Смола, двоюродный брат Стюрмира, и Тор лак, сын Паля, жена которого Гроа приходилась Стюрмиру четвероюродной сестрой, и другие их родичи. Они искали Стурлу, дабы примириться с ним и предложить выплатить ему такую виру, какую он пожелает.