Золото Хравна

— Был у меня ученик, с тех пор минуло уж не меньше сорока зим, — задумчиво проговорила Йорейд. — Он пришел с севера, из наших мест, и сердце мое лежало к нему. К тому же был он неглуп и не бездарен. Только не там полагал свое усердье. Расстались мы с ним нехорошо. Кто же мог знать, что все так обернется и что он снова придет? Слыхала я ночью его голос, он пустил его по ветру с недоброй целью. Я чуяла зло, потому и вышла. Потому встала на камень и стала петь поперек, что чуяла: зло идет к Долгому озеру! Счастье, что слабым было оно, ибо в мои годы и я уж не так сильна, как прежде.

Торлейв поежился. Ему казалось, что старуха бредит.

— Финн был твоим учеником? — удивилась Вильгельмина. — Чему же ты его учила, бабушка? Врачеванию?

— И этому тоже. Петь его учила, руны резать, окрашивать их.

— Что здесь написано, тетушка Йорейд?

Старуха подняла голову и внимательно посмотрела на молодого человека.

— Ты это прочел, Торлейв, сын Хольгера?

— Нет.

— Ты же человек образованный, неужто не читаешь рун?

— Я читаю руны, младшие и старшие, но не финскую тайнопись.

— Чтобы резчик да не смыслил в рунах, чтобы не резал их и не знал их тайной силы! — возмущенно проворчала старуха. — Такого в прежние-то времена и быть не могло!

— Прошло то время, тетушка Йорейд, когда люди верили в силу этих знаков. Теперь они верят в другое.

— Верь, не верь, — возразила Йорейд, — какая разница? Или солнце перестанет светить, если я не буду верить в его свет? Или ты считаешь, что Один[70] напрасно провисел на ясене Иггдрасиль[71] девять дней и девять ночей, пригвожденный к его стволу своим собственным копьем?

— Старые сказки, — пожал плечами Торлейв.

— А что ты скажешь про сейд? — спросила старуха. — Ты, такой образованный парень? Знаешь ли ты, что такое сейд[72] и какой силой он обладает? Или ты полагаешь, что это тоже «старые сказки»?

— Это северное колдовство.

— Верно! Самое гнусное колдовство, ибо оно никогда не несет в себе ничего доброго. Это колдовство может лишь разрушить, но не может создать. Те, кому не даются ни простая волшба, ни магия рун, ни гальдр, — самые бездарные бабы, самые никчемные колдуны, — вот кто такие сейдмады, сейдконы[73]. Кто познал гальдр[74] в его дивной глубине, никогда не опустится до сейда! Гальдр во много раз сильнее; он, как и руны, исцеляет от сейда… Но я и помыслить не могла, что Финнбьёрн Черный Посох падет столь низко. В прежние-то времена ни за что бы не стал он творить сейд. Похоже, он вовсе из ума выжил: ему, видать, невдомек, чем это может для него кончиться!

— А чем это может кончиться? — испуганно спросила Вильгельмина.

— Придут духи зла, которых он хочет заставить работать на себя, и утащат его в преисподнюю! — выкрикнула Йорейд, перекрестившись на деревянное распятие.

— Так его зовут Финнбьёрн Черный Посох?

— Так звали его прежде, — проворчала старуха. — Ясно, для чего понадобилось ему сменить имя: он хочет обмануть меня. Знает, какую власть над человеком имеет тот, кому ведомо его настоящее имя; знает и боится меня! И правильно делает, что боится, раз посмел он опуститься до сейда — курам на смех!

— Бабушка! — подала жалобный голос Вильгельмина. Изумленная, она не могла узнать Йорейд в этой величественной старухе. Согбенная спина распрямилась, глаза сверкали. Йорейд не только стала выше ростом — она точно помолодела в гневе.

— Знала бы я, где его найти! — воскликнула она. — Я бы пришла к нему и раскрыла бы ему глаза на его глупость! Надо же, чего выдумал; или наслушался бабьих сказок, или поманил его золотой блеск, или застит ему глаза что другое, не ведаю что…

— Бабушка! — снова тихо позвала Вильгельмина, и Йорейд наконец посмотрела на нее.

— Бедное мое дитятко! — сказала она. — Уж не я ли сама опутала тебя этой нитью, не я ли привела беду в твой дом? Я же думала о тебе день и ночь, ждала, что ты придешь ко мне. И вот ты пришла, но я не знаю, что сказать тебе. Неспокойно в лесу, беда подступила… Я слышала пение вчера во время бури. Слышала и поставила песнь свою на его пути. Не могу я понять, кому понадобилось насылать беду на Еловый Остров? Ежели это Финн, так едва ли он сам до такого додумался, да и зачем ему, после всего, что он уж натворил. Нет, это кто-то иной несет в душе своей ад и сеет безумие…

— Так что же написано на стреле, тетушка Йорейд? — осторожно спросил Торлейв.

— Ежели ты сам не в силах прочесть, то тебе и знать не надобно! — Йорейд взяла со стола стрелу и внезапно швырнула ее в огонь.

Пергамен, из которого было скручено древко, вспыхнул синеватым шипящим пламенем. Йорейд бормотала что-то над очагом, но Торлейв ничего не мог разобрать. Вильгельмина понимала родной язык Йорейд, но старушечье бормотанье казалось и ей бессмысленным набором слов. Оба они в изумлении смотрели, как сгорает древко, как извиваются языки синего пламени, слизывают с серебра странные письмена, как начинает плавиться наконечник, тает и оплывает острота его граней.

— Теперь получается, будто мы украли стрелу, — сказал Торлейв. — Я ведь собирался отдать ее охотникам.