Золото Хравна

— Конечно! Не знаю, стоит ли рассказывать об этом, когда у нас впереди такой долгий путь по лесу. Мало ли кто еще сидит под этими камнями и слушает наши речи! И неизвестно чем это может обернуться для нас с наступлением темноты.

— Это да. — Торлейв усмехнулся. — Но все они бегут прочь от звона колоколов Святой Сюннивы. Что до меня, так, если Вильгельмина не очень боится, ты можешь порадовать ее своими байками про хюльдру.

— Во-первых, я ничего не боюсь! — сказала Вильгельмина и тут же прикусила губу. — Ну, почти ничего, — поправилась она. — Хюльдры уж точно. Расскажи, Гамли!

— Вон за той скалой это было, — начал Гамли. — Мы сейчас к ней приблизимся. Летом плющ и вьюнок увивают ее основание, а на ее вершине растут такие синие цветы, которые в наших краях зовут «глаза хюльдры».

Она вышла из зарослей плюща, точно отделилась от скалы. Нас было двое — я и Скаффти. В те времена мне было лет десять, а ему, наверное, семь. Помню, как мы уставились на нее. Такой прекрасной девушки в нашей округе не было. Поначалу мы подумали, что нам просто почудилось. Или какая-то прекрасная дама из города прогуливается по нашим диким местам. Но вышла-то она прямо из скалы! И ноги ее были босы — как только я это заметил, сразу понял, что никакая она не городская дама. На распущенных ее волосах, серых, как оперение лесных птиц, лежал венок из разных трав, хмеля и тех самых цветов, и глаза ее были синими, как эти цветы. Я сразу понял, кто она. Именно так и описывала ее моя бабушка. Я вежливо поклонился. Бежать от нее было уж поздно, и потом, она же могла с легкостью нас догнать. Она улыбнулась мне и спросила, кто я такой. Я понимал, что она прекрасно знает обо мне всё: разве я не бегал по ее лесу каждый Божий день, набивая рот малиной и земляникой? Я догадался, что она проверяет меня, и не стал ей лгать. Голос ее был как шелест листвы — не очень-то и слышен, — но чем больше прислушиваешься, тем яснее он звучит. Мне понравилось беседовать с ней — она говорила ласково и обходительно и чем-то напомнила мне мою мать: та всегда была кротка и тиха в разговоре, не чета здешним нашим женщинам.

— А что на ней было надето? — спросила Вильгельмина. — Какое было платье?

В этот момент они подошли к той самой скале, о которой шла речь, и Гамли задумчиво продолжал.

— Платьев таких я никогда не видал на людях. Оно было точно шелковое и все переливалось, как листва в солнечный день. Но цветом не зеленое, как листья, а скорее такое же, как волосы, — немного серое, немного рыжеватое, немного зеленоватое. И на нем такие пятнышки или крапинки, я не знаю, как лучше сказать… как у перепелки на крыльях. Оно было все в мелкую складку, и, когда она двигалась, все платье шевелилось, струилось. С ее плеч ниспадала шаль — синяя, как осенний водопад. Казалось, в глубине ее складок вспыхивают солнечные блики.

— А хвост? — спросил Торлейв со смехом.

— Не знаю, — отмахнулся Гамли. — Хвоста я не видал. Вот она, эта скала, и вот в этом месте она вышла. На ее шее было ожерелье из ракушек и еще другое, точно собранное из маленьких серебряных листьев и из бусин — ярко-красных, будто ягоды рябины. Она была так красива, что будь я постарше — наверное, влюбился бы в нее по уши. К счастью, я был еще ребенком, и поэтому ее чары не могли на меня подействовать.

— Я слышал немало историй о том, как люди женятся на хюльдрах, — Торлейв продолжал смеяться. — Рассказывают, что из них получаются прекрасные жены.

— Оддню говорит, у хюльдры длинный коровий хвост! — сказала Вильгельмина.

— Хвост отпадает во время венчания, — рассмеялся Торлейв. — Об этом мне рассказывала еще моя бабка Турид. Оддню тоже должна бы это знать. Так что ты, Гамли, спокойно мог жениться на той хюльдре, если бы захотел.

— Меня вполне устраивает Ланглив! — поспешно возразил Гамли. — Боюсь, я не смог бы жить бок о бок с таким возвышенным существом, как хюльдра. Нет, Ланглив твердо стоит на этой земле и держит в своих не слишком маленьких ручках безалаберного мужа, непослушных детей и все хозяйство.

Она вышла из зарослей плюща, точно отделилась от скалы.

С хюльдрой мы бы давно уже пошли по миру, я играл бы на псалтерионе[150], а она бы пела своим дивным бархатистым голосом о святом Олафе и троллях, о Педере и Кирстен[151] — всякое такое.

— Так что же сказала тебе хюльдра, Гамли? — напомнил Торлейв.

— Она сказала: «Ты славный мальчик, Гамли, сын Торда. Можешь ходить по моему лесу сколько тебе угодно, собирать ягоды и грибы, ловить рыбу в моих ручьях, охотиться на волков и лис. Но никогда не трогай птиц, белок, зайцев и оленей, не разоряй гнезд и не обижай детенышей». «А как же ястребы?» — спросил я. «И ястребов тоже, — отвечала она. — Это мои ястребы». Я пообещал ей. С тех пор я держу свое слово. Раньше Ланглив ругала меня, что я не езжу на охоту, как другие бонды, но потом привыкла. Да и то сказать, лисьих-то шкурок я добыл немало ей и дочкам на шубки.

— Ты мастер рассказывать сказки, Гамли, — покачал головою Торлейв.