Золото. Книга 3

Никто не мог войти за мной, но все видели меня в глубине пещеры, пока я, принуждённый сам насыпать золото в мешки, занимался этим. Умаявшись, я решил оставить это занятие, мешочки небольшие, но такие тяжёлые, что вынести из пещеры их было непросто. Двадцать два вышло, на большее меня не хватило.

– Всё? – спросил Явор, когда я, сбросив уже и кафтан и шапку, вытирал лоб и лицо рукавом, отдувался возле своего коня, отвязывая флягу с кобыльим молоком.

Я посмотрел на него, и увидел и удивлённый взгляд старика-северянина, который не заметил Явор, стоящий к нему спиной.

– Где ж всё, чтобы «всё», думаю, тут месяц трудиться надо, а то год. Кто знает, насколько глубока пещера-то.

– Так может, с одной и собрали бы всё и дело с концом? Чего мудрить, по всей стране колесить? – сказал Явор, которому было явно не по себе от всего происходящего.

– Баба за девять месяцев ребёнка вынашиват, ты её не торопи, не то не ребёнок, а неведомый зверёнок выйдет, – сказал мудрый старик. – Всему свой черёд, Явор Мудрый, и порядок свой, – звучит назидательно и Явор не смеет возражать чудному старику. – Нельзя по-твоему-то, надо по-царски, все объехать, что успеешь и отовсюду малую толику положенную взять. Как мёд из сотов, так, чтобы пчёлы не подохли от голоду и с тоски.

Вот так и пошли наши дела. Пришлось мне работать в прямом смысле не покладая рук, самому своими руками добывать золото, открывая приоткрытые для меня моей царицей и Белогором пещеры. Мы везли золото до ближайшего города от пещеры, оставляя половину здесь, вторую отправляя специальным обозом в Солнцеград в царскую сокровищницу, чёткий учёт вели мы вместе с Явором. Он записывал, я запоминал, твёрдо решив под любым предлогом забрать у него все эти записки, едва мы вернёмся в столицу.

Поначалу меня впечатлял и забавлял процесс открывания каждой пещеры, потом стал обыденным, как и всё удивительное поначалу потом перестаёт производить сильное впечатление.

– Почему вы не входите за мной? – спросил я Явора, возле очередной пещеры.

Он побледнел немного от моего вопроса. А старик ответил за него:

– Дак не могут они, осударь! Никто не может без разрыву жизненной жилы, окромя царя. И страх одолеват такой, будто за жилу ту уже рука Смерти схватилася.

Явор посмотрел на Веселина, а именно так зовут старика: «Люблю пошутить и повеселиться», сказал он мне на вопрос, почему именно так назвали его. И верно засмеялся при этом так, что нельзя было не улыбнуться.

– Так что придётся тебе самому трудиться, царь-осударь. У кажного в ентом дели своя цена, своя работа и антирес тожа свой…

Я вижу как у Явора от злости на ничтожного, казалось бы, старика побелели обычно румяные суховатые щёки. Но Веселин знай, посмеивается.

Довольно скоро, больше пещер, которые, в общем, ничем не отличались друг от друга, меня стали занимать города, которые мы проезжали. Я был здесь лет пять, а где-то шесть назад, когда мы только пришли на Север. Многое переменилось в радостную для меня сторону: много сколотов осели в городах, многие почти не отличались уже от местных жителей, занимались мирными делами, не как в самом начале: только в рати служили. И женаты уже многие были на северянках.

В городах неизменно устраивали пиры для нас, ещё бы: каждый город получал подарок от царя, на который сильно улучшит благосостояние: отремонтирует дома и улицы, построит кузни новые. Солнечный двор в каждом городе получил по несколько мешков – половину всей городской доли: за Солнечными дворами много общественных обязанностей. Со мной ездили и два жреца с Солнечного двора Белогора, проверить, как идут дела на всех прочих дворах Солнца и Луны. Они же следили и за нашим здоровьем в этом походе. Впрочем, никто не хворал.

– Не тоскуешь по жене-то молодой, расстались-то так скоро после свадьбы? – спросил Явор, когда мы по дороге в очередной город, охотились в начавшем уже зеленеть лесу. Почки ещё не раскрылись на деревьях, но стояли так, что брызни на них дожди и они полыхнут свежей зеленью своей, покроют все ветви и стебли, задышат, зашелестят, заговорят нежным языком своим вместо жестокого, делового зимнего…

Я посмотрел на него, поправляя привязанную у луки седла добычу: несколько уток, болтались ещё не остывшими мягонькими мешочками.

– А тебе что за печаль? По своим соскучился, поди?

– Да я что, я старый и жёны мои старые, а тот Ориксай, какого я знаю, уж сорок раз развлёкся бы, по стольким городам проехались… Что, такая сладкая Авилла, что другие и не по вкусу теперь? Так это только кажется, все одинаковые… Или так умаялся с золотодобычей этой?

– Может и умаялся, что ж я, двужильный тебе?… – сердито проговорил я.

Но в душу мне слова его запали.