Золото Неаполя: Рассказы

«Идет дождь с солнцем пополам, пополам, и старухи влюбляются, старухи влюбляются в кофейник» — сцена, при которой я присутствовал, была не менее странной, чем эта песенка, и таким же странным казался мне весь мир в эти минуты. Я знал историю каждой пациентки, я сам назвал некоторых из них, исходя из того, что мне о них рассказали. Ты — крупная, белокурая, с усыпанным веснушками лбом — видела высадку в Салерно: белый фонтан — это был снаряд, упавший в море, красный — снаряд, взорвавшийся в лодке или на волнорезе; ты уткнулась лицом в траву и плакала, теперь ты здесь. А ты — Эмма. Ты говоришь не так, как говорят в наших краях: ты была служанкой в богатой семье в Лаурии и ушла с солдатами, думая, что за несколько дней доберешься до Фриули; но так не получилось, что ж — терпение; люди всегда ошибаются в расчетах; ошибки в расчетах — это и война, и мир, а может быть, и звезды тоже. Мария, Ольга, Кончетта, вы попали сюда с калабрийских полей, я сразу это вижу по вашим сдержанным усмешкам, по смуглым рукам, которые вы все время норовите скрестить на груди; вы держитесь здесь обособленной группкой — и во время игр, и во время разговоров; а когда в медицинском кабинете доктор наполняет шприц, вы, сами того не замечая, принимаете грубую, непристойную позу. Ты, Луиджа из Беневенто, и ты, Ассунта из Маркольяно, — большинство из вас, перед тем как увидеть столько дорог и столько людей, не видели ничего, кроме пыли, листьев да молниеносных бросков ящерицы на одной и той же стене; приют Святого Януария выловил вас из потока войны, и вот вы здесь пропащие души.

Неужели пропащие, Иисусе? Наконец они нас заметили и на нас посмотрели. Я еще вчера думал: они на нас посмотрят; и перед этим, глядя, как они играют — точно так, как играли мои сестры в их возрасте, я сказал себе: «Нет, их глаза не могут быть такими же, как у тех, чистыми, такими же, как у тех, нетронутыми. Играйте, девочки, играйте: ведь для „колыбели“ или „зеркала“, которые вы делаете из бечевки, обвивая ее вокруг ваших пальцев, как и для любой другой игры, все, что было, не имеет значения, но вот для ваших глаз — не может быть, чтобы и для них это тоже не имело значения». И вот маленькие пациентки на меня посмотрели. Наши мысли встретились, я видел, что они заметили мою растерянность, но глаза их остались такими же ясными; глаза, как и раньше, говорили о том, что Амелии тринадцать лет, на два года меньше, чем Лючии и Ольге, и что все остальное — просто неправда.

И тут как человек — не как представитель моей профессии — я увидел в этом добрый знак; и более того: решив, что на примере этом становится как нельзя более ясным смысл всех превратностей нашего существования, я предался самым сладостным надеждам. Может быть, и мы, столько грешившие, пристанем к тому берегу такими же невинными, как Эмма и Амелия. Ведь в сущности, что такое несколько десятилетий нашей жизни в сравнении с жизнью вечной? Самое раннее детство! Поэтому, несмотря ни на что, бог и сочтет нас детьми, и уже у него, на его террасах, мы будем петь песенку, в которой говорится, что «идет дождь с солнцем пополам, пополам, и старухи влюбляются, старухи влюбляются в кофейник». Песенка эта ничуть не более безумна, чем то, что мы делаем здесь, на земле, или о чем мечтаем.

Гваппо

В мое время в неаполитанских переулках процветали так называемые гваппо. Есть в нашем старом городе полуразвалившиеся от времени дома, которые могли бы похвастать тем, что давали некогда приют знаменитому поэту или юристу, если бы доска, которая об этом извещает, не сделалась неудобочитаемой или если бы ее, похищенную в ночную пору, не превратили в подставку для газовой плитки в какой-нибудь неподалеку расположенной кухоньке. Помню, например, в доме одного сапожника, каждое воскресенье приглашавшего меня к обеду, возвышенные латинские вирши во славу Тассо как раз под горшком, в котором скворчало хозяйское рагу; и вот точно так же среди сотен ничем не примечательных и безвестных подвалов всегда находился один, знаменитый и легендарный, облагороженный присутствием гваппо и почитаемый местными жителями не менее, чем изображения святых в маленьких пристенных часовенках, устраиваемых обычно на скрещении двух улиц или на какой-нибудь маленькой тихой площади.

Объяснять происхождение термина «гваппо» можно как угодно, но, по сути дела, он резюмирует в себе, или, вернее, тогда резюмировал, некий особый и трудный для понимания образ жизни.