Золото Неаполя: Рассказы

Снаружи невозможно было ничего разглядеть: ночь и метель, казалось, превратились в нечто невидимое, что можно лишь осязать. Антонио, наверное, чувствовал себя там как ребенок, которого засунули в мешок. Внезапно дверь их землянки распахнулась. На пороге стоял вражеский сержант, заблудившийся, оглушенный, одуревший, почти обезумевший. У него отобрали пистолет, в котором были целы все пули. Потом вернулся патруль, но без Антонио. «Он словно растворился в ночной темноте», — сказали его люди. На рассвете Герой вызвался пойти его искать и подле группы берез увидел слепок своего друга, его ледяную статую. Он вернулся, неся его на плечах, в то время как пулеметные очереди били в землю то чуть впереди, то чуть позади него. «Это твой?» — спросил он у пленника, швыряя ему нож, который он извлек из единственной, но оказавшейся смертельной раны Антонио. Нож… И маленький сержант тут же почувствовал на своем горле руки тех самых людей, которые только что делились с ним печеньем и спиртом. «Я твой, Лили Марлен», — насвистывал между тем Герой, повернувшись спиной к происходящему и не сделав ни малейшей попытки помешать расправе. Ему казалось, что в этот момент он, как когда-то Ахилл, ненавидел своих товарищей точно так же, как и врагов; он остался один на один со своей силой и со своим горем. Почему во тьме вьюжной ночи Антонио отстал от патруля? И почему тот, другой, заблудившийся, пустил в ход такое необычное оружие, хотя при нем был пистолет?

Что же касается Луиджи, то это случилось шесть месяцев спустя; партизаны, в чьи руки он попал, сожгли его на костре из сосновых сучьев. «Пахнет сосной и камином», — сказал спокойно Герой, в то время как они, ничего не подозревая, подходили к месту, где им суждено была сделать свое ужасное открытие.)

Старуха мать понимает и в то же время не понимает, что сын ее раскачивается потому, что ничего больше не хочет. Она старается найти хоть что-нибудь, чего бы он пожелал, и ищет это что-нибудь (так искали на Луне рассудок Роланда) среди документов и наград в старой жестяной коробке. Там же лежат орденские книжки (три из них на иностранном языке) к десяти наградам, полученным Героем: «Отважный… несгибаемый… совершил то-то и то-то… им восхищался даже противник… блестящий пример… легендарный, титанический подвиг… и т.п.» Там же хранятся письма от генералов, министров, организаций. «Ну встань же, встань, что с тобой!» — буквально кричат все эти бумаги, во всяком случае так кажется матери, и она все перебирает содержимое шкатулки, поглядывая на сына.

(Да, фанфары, и парадные мундиры, и знамена, и солнце. Но где они были, звуки трубы и цвета славы, и, главное, где был великий свет, ниспосланный Богом, когда в зоне Г. каратели допрашивали женщину, и раздавливали сапогами, всею тяжестью своих тел, ее маленькие смуглые руки? — «Я не знаю, куда они пошли, не знаю, не знаю!»

Выйдя тогда наружу, Герой почувствовал головокружение; ему ясно представилось, как кричит он ожидающим его приказа солдатам: «Мы отказываемся от наступления! Будем стрелять здесь, будем стрелять во что угодно, хоть в дым из трубы, хоть в наши собственные тени, результат будет тот же». Но вместо этого он сказал: «Пошли!» — и двинулся в ту сторону, куда смотрел самый простодушный из его людей. И им повезло: вторгнувшись в те красноватые болота, они спутали все карты противника. «Этой победой мы обязаны тебе», — со слезами на глазах воскликнул седой полковник С. перед половиной генерального штаба. Клочья человеческих тел лежали, между тем, даже на крышах хижин и на верхушках деревьев; какой-то солдат корчился подле отравленного колодца, из которого он напился; груда тряпья, переброшенная через ограду, словно для просушки, скрывала в себе мертвую девочку; неожиданно раздавшийся взрыв свидетельствовал о том, что в брошеном доме дотронулись до какого-то предмета из утвари, к которому была прилажена мина-ловушка; из полевого госпиталя доносились голоса солдат, призывавших кто свои глаза, а кто свою мать.)

Герой раскачивается, ему хочется сказать: «Мама, разбери как следует эти старые бумаги. Под аттестатами и орденскими книжками, под войной лежат мои старые школьные медали и дипломы и десятки других грамот, где мне воздается хвала как спортсмену, как христианину, как чиновнику, как покровителю животных. Это же просто мой характер, мама: такими, как я, — усердными, точными, исполнительными, старательными, упорными, стойкими — такими, как я, рождаются! Именно стараясь как можно лучше выполнить приказание, я и стал героем. Строго говоря, заслуга в том, что я стал героем, принадлежит не мне и не на мне лежит ответственность за мои героические поступки. Если бы никто мне ничего не приказывал!..»

Герой то раскачивается, то перестает раскачиваться; небо родины то поднимается, то опускается в четырехугольнике его окна, а потом вдруг неожиданно становится неподвижным: это когда жена скажет ему: «Прошу тебя…»