Золото, перина и ночная чертовщина

Поднявшись по лестнице, Садима наткнулась на спавшего прямо на полу, завернувшись в одеяло, лорда Хендерсона. Садима наклонилась, стараясь его не разбудить. Сон, как водится, сделал лоб бледнее, а щеки розовее. Ночью кровь ленится, дыхание замедляется, и все внутри расслабляется, так что к утру покой проступает и на поверхности, на посвежевшей коже. Однако веки молодого человека подрагивали. А длинное тело свернулось клубком, подтянув колени к груди, словно пряталось от кошмаров.

Садима заставила себя оторвать взгляд от юноши. Наверняка он занял пост у входа в подполье, желая убедиться, что она действительно провела ночь внизу.

Нет. Дело не в этом. Для первого испытания подобных мер он не предпринимал. Садима поняла, что он, вероятно, остался здесь, чтобы быть неподалеку в случае нужды.

Она почувствовала, как внутри поднимается тихая нега. Ей было приятно, что он за нее волновался. Но главное – она ликовала оттого, что волновался он напрасно. Ей не потребовалась его помощь. Она одолела свой страх и приподняла завесу в мир колдовства. Притом вышла целой и невредимой. Она ощущала собственную прочность, радость, торжество. И даже не злилась больше на лорда за то, что он заманил ее в это гнусное подземелье: он подстегнул ее, а она почерпнула силу из собственных запасов и стала только крепче.

Опьяненной успехом Садиме вдруг пришла в голову дурацкая, безумная мысль поцеловать лорда, пока тот спит.

Она будет осторожна, он ничего не заметит.

К тому же говорят, что коснуться губами губ спящей благородной особы – верное средство против любых чар.

Садима наклонилась ниже. Поцелуй вышел такой осторожный, что она не почувствовала ничего, кроме легкого тепла на губах и следом – мягкого прикосновения.

Лорд пошевелился во сне. Садима тут же отступила на шаг.

Лорд Хендерсон повернулся, почувствовал бедром плитку пола и, проворчав что-то, поднял веки. Перед ним стояла Садима, черная тень против света: под большими глазами круги, одежда мятая, вид победный. В ней больше не было учтивой услужливости. Не было и манер скромной, послушной, воспитанной девушки. В ней чувствовалась покойная уверенность победителей.

Лорд Хендерсон потянулся, расправляя затекшие ноги и руки.

– Браво! Вижу, вы справились со вторым испытанием. Так что осталось последнее.

И тут же, словно испытания были чем-то несущественным и ему пришла в голову куда более важная мысль, он прибавил:

– Вы меня сейчас не целовали?

– Разумеется нет. Не выдумывайте.

– Должно быть, приснилось. А жаль. Уверен, мне бы понравилось. А я могу вас поцеловать?

– Ни в коем случае!

– Очень жаль. Уверен, вам бы понравилось. Я уже упоминал, что открыл безотказный способ поцеловать кого угодно?

Садима вспомнила, что он хвастался этим перед сестрами Уоткинс в первый вечер.

– Вот увидите, – продолжал он, – завтра утром, ровно без трех минут десять я вас поцелую.

Он поднял с пола одеяло и откланялся. Но, удаляясь, обернулся и прибавил:

– И имейте в виду: с языком!

* * *

Садима привела себя в порядок, поела и поспала. Когда же восстановила силы, разные мысли и чувства закружились у нее в голове, лишая ее покоя. Она думала о нацарапанном на плитах подполья послании. И среди множества точивших ее вопросов то и дело всплывала мысль о завтрашнем поцелуе в девять пятьдесят семь утра.

День был в разгаре. Чувство всемогущества, охватившее ее после подземного испытания, успело выветриться. Ее терзали смутные тревоги. Она думала: не проявит ли себя колдовство как-нибудь еще? И неужели лорд правда ее поцелует? Обе перспективы будили в ней разом и страх, и желание.

Ей не терпелось побольше узнать о колдовстве. А украденное у Адриана Хендерсона легкое касание губами не удовлетворило ее. Она ступила на неизведанную почву и чувствовала свою чудовищную неопытность. Садима одинаково опасалась и окна, которое вдруг зашевелится по волшебству, и собственной неловкости: она покажет себя неуклюжей, потянет лицо навстречу лорду, не зная, как быть дальше. И занавески издевательски отхлещут ее сзади, пока лорд будет потешаться над бестолковой горничной.

Садима подумала, что изводится не хуже Мэй, и почувствовала себя еще нелепее. В заблаговременном обещании поцелуя была явная насмешка. И от этого ей уж точно было не смешно. Ладно. Она ведь может увильнуть. Завтра выйдет погулять с утра пораньше и вернется только после назначенного часа.

И вот – теперь она следила за временем. Смотрела, как вечер клонится к ночи, и вся бурлила, пересчитывая про себя, сколько ей остается до вынужденного бегства. Словом, она снова себя изводила – и всё из-за эгоистичного хитрого мальчишки, который забавляется за ее счет.