Золото, перина и ночная чертовщина

– Н-н-нужно всегда слушать м-м-маму.

Леди Хендерсон отвечает ей. Садима ничем не выдала своего испуга.

– Теперь она и видеть меня не захочет, никогда! – продолжала она жалобным голосом.

– Н-н-ну что ты! – воскликнула решетка. – М-мать никогда не бросит свое дитя-а-а.

И ветер откликнулся эхом: «Не бро-о-осит… не бро-о-осит…»

– Может быть… – проговорила Садима медленно.

– Конечно, – поддержал голос.

– Да, мама меня не оставит… – продолжала она. – Когда я болею, она всю ночь сидит у моей кровати. Даже теперь, когда я выросла.

Садима ни разу в жизни не болела. Но она видела, как живут ее хозяева. Ей казалось, что среди господ все очень хрупкие и чуть что укладываются в постель. Поэтому любимое занятие, особенно у женщин – сидеть ночами у постели друг друга.

– Всю ночь, – истово повторил голос. – М-мать сидит у постели сына. Сы-ыну нужна мама. Рядом. Всю ночь.

Садима попала в точку. Она повторила для верности: «Да, всем нам нужна мама». Край гобелена, висевшего на стене возле отдушины, погладил ее по голове. Садима прижала к груди кулак, справляясь с ужасом.

– Да, мама была права, – продолжала она. – Она говорила мне держаться от колдовства подальше.

Гобелен замер.

– Колдовство – не наше женское дело.

В камине вспыхнуло пламя.

– Н-н-ну зн-наешь, дитя, – произнес голос, пыша гневом, – колдовство-о-о – дело тех, кто его понимает. Пол здесь н-н-ни при чё-о-ом.

– Колдовство под запретом, – упорствовала Садима. – А запреты для женщин строже, чем для мужчин.

Окно задрожало от шквала.

– Это изменится, – сказал голос. – Жен-н-нщины покажут, на что способны. И больше не позволят мужчин-н-нам себя наказывать.

Внезапно все смолкло. Огонь в камине погас. Решетка замерла. Комната снова стала холодной и безжизненной.

Садима удивилась. Почему леди Хендерсон ушла так быстро? И что теперь делать? На всякий случай она осталась лежать где лежала, не шевелясь.

– Вставай.

Она вздрогнула. Голос шел не из отдушины. В нем больше не было того ветроподобного завывания. Он был четким, как если бы в комнате находилась живая женщина во плоти.

В лунном свете Садима увидела, как стена вздувается разными очертаниями. Проступила ладонь, давящая на стенную перепонку. Камень разгладился снова. Затем возникло и сразу исчезло лицо, как будто леди Хендерсон силилась воплотиться. В углу обозначились две узкие дырки. Садима присела и узнала ушные каналы. Синие узоры на белой плитке пола расплылись. Из них нарисовались два огромных глаза шириной во всю комнату. Садиме пришлось отпрянуть в угол, чтобы не топтаться на косящих на нее зрачках.

Голос спросил:

– Скажи мне, дитя: что такое колдовство?

Садима поняла: вопрос – это испытание. Она вспомнила сверхъестественные вещи, происходившие в замке на ее глазах, и то, что рассказал ей Адриан. Но если ограничиться этим, ответ ее, вероятно, окажется слишком неполным и наивным. Она закрыла глаза и спросила себя, что она по-настоящему поняла про колдовство. Как ощущает это нутром.

– Колдовство – это внутренняя музыка.

И, поскольку подобное утверждение, едва оно сорвалось с губ, показалось ей слишком смутным и нелепо высокопарным, она уточнила:

– Нужно слушать, как бьется сердце, как течет по венам кровь, как легкие расширяются от дыхания. Это задает мыслям нужный ритм, и тогда рождается фраза, в которой есть некоторая сила. Мне так кажется. Я еще не умею этим управлять.

Это был самый искренний ответ, какой могла она дать. Огромные плиточные глаза смотрели на нее пристально.

Садима подумала, что еще колдовство – это когда у тебя есть собственная кровать-палатка, когда отдаешься в ней грезам, ищешь наслаждения, придумываешь юношу, который смотрит на тебя так, что трепещет кожа, но это она оставила при себе. Это колдовство – ее личное.

– У тебя дар заклинаний, – сказал голос.

Звучал он как будто с уважением.

Садима скромно потупилась, как она часто притворничала перед семейством Уоткинс.

– Ты должна им пользоваться. Разве ты не хочешь иметь больше силы? Стать могущественной женщиной и показать им всем?

– Да, миледи.

– Подойди, – сказал голос.

Садима не имела ни малейшего представления, куда она должна подойти. Она осторожно обошла глаза и встала перед стеной с говорившей отдушиной и ушными каналами.

– Я долго разгадывала тайну философского камня. И под конец нашла, как создавать золото. И этот дар я передам тебе. Представляешь? Все, до чего ты дотронешься, превратится в золото. Вот чудо, не правда ли?

– Да, миледи.

– Дай мне свои руки.

Садима прислонила ладони к теплой стене. Они ушли в нее по запястье, и стена вновь затвердела. Дрожь пробежала по Садиме и сдавила живот. Руки ее были замурованы в камне. Если леди Хендерсон задумала наказать ее, она попалась в ловушку.

Садима сосредоточилась на том, что чувствуют ладони. Видимое часто оборачивалось в этом замке обманом. Она больше доверяла осязанию, чем глазам. Она вся погрузилась в ощущения, которые посылали ей нервы кончиков пальцев. Те, что чувствительнее и точнее кошачьих вибрисс, вспомнилось ей.