Золото плавней

Дед Трохим, довольный тем, что уважают его друзья-товарищи, что его рассказы всегда слушают с интересом и постоянно просят рассказать что-то новое, выждал минутную паузу и обратился к самому молодому из всех стариков:

– Тады наливай, друже, по пиндюрке чихирю, шоб слово до язика не липло. – И добавил промежду прочим: – Друг – та людына, у присутности який ти можеш думати вслух!

– Так воно и е, – раздались голоса стариков.

Деды подняли чарки за хозяина хаты, за его гостеприимство, и дед Трохим, отерев бороду и усы, начал свой рассказ:

– Як козаки оперували раньше на вийни. Через нестачу ликарив козаки сами проводили операции. Робилы их на заходи сонця, колы було менше мух, – хворого клалы на чисто выструганы дошки и давали маковий узвар або пиндюрку горилки. Инструменти кипятили в солоний води, проносили через полымя вогню, ногу перетягувалы джгутом и обкладалы льодом – вона немила и втрачала чутлывисть. Той, хто робыв операцию, довго мыв руки та полоскав их горилкою. Рану розширювалы специальними гачкамы та «викочувалы» кулю з ноги. Потим у внутрь закладалы зилля з трав, вставляли довге кинський волосся и рану зашивалы. Волосся выполняло роль дренажу. Прооперовану ногу укладалы в самшитови лубки и забинтовувалы. До ранку пораненому не давали заснути: билы в бубен и танцювалы. Знаменитого хирурга Миколу Пирогова, який був присутний на одний из таких операций, вразило, наскильки злагоджено диялы козаки – и ти, хто оперував, и хто трымав пораненого, и хто безперервно читав молитвы.

– Да… – протянул Иван Буряк. – Гори памятають тих, чии души були им по росту.

– Ну шо, друзи, – сказал дед Трохим, – пора до дому до хаты. И господарям спочивати, не хворати.

– Спаси Христос, драголюбчики, – отозвался Иван Буряк.

Деды накинули полушубки и не торопясь, поскрипывая сапогами, вышли на двор.

В таких разговорах проводили они вечера. Спешить им было уже некуда. За спиной была добрая часть жизненного шляха. Лихая молодость, проведенная в боях и походах, ранения, награды. Дети, внуки. И теперь их жизнь текла совершенно в ином русле. Тихом и спокойном.

Также тихо и спокойно было сейчас в станице. По темному, холодному небу были рассыпаны мириады звезд. Нарождающийся месяц, царапающий небосвод своими рожками, был похож на чайку – быстроходную лодку предков черноморских казаков – запорожцев. На чайках, обладавших хорошей скоростью, предки мартанцев нападали на боевые корабли противников, нанося порой сокрушительный внезапный удар, решающий исход битвы.

Свежий, морозный воздух, щекочущий ноздри, был смешен с запахом печного дыма, серыми струйками на фоне черного неба подымавшимся из дымарей хат.

Оргомными великанами неподалеку у майдана темнели раины. В некоторых хатах мерцали огоньки свечей. Где-то на краю станицы слышался негромкий лай собаки, проснувшейся, видимо, от шороха хорька или еще какой мелкой живности.

Деды, постояв минутку, жадно вдыхая густой, пьянящий воздух, разошлись каждый к своей хате. «Портится мужчина – портится семья, испортится женщина – портится весь народ», – слышалось в скрипе сапогов.

Станица, окутанна мглой, засыпала до утра.

Глава 42 Утро

– Доброе утро, коханый! – тихо произнесла Марфа, проведя теплой ладонью по лицу Миколы.

Билый с удовольствием потянулся, расправляя затекшие за ночь члены, сграбастал в объятия Марфу и крепко прижал к груди. Прильнул носом к ее пышным темно-русым волосам, с шумом втянул воздух, на мгновение затаил дыхание.

– Что? – невольно спросила Марфа, тревожась.

Микола улыбнулся и, не выпуская супругу из своих крепких объятий, перевернул ее на себя. Волосы жены волной упали на грудь и лицо Миколы. Марфа присела, слегка откинувшись назад, и ловко прибрала их в подобие косы.

– У души человека, Марфушка, особый аромат. И притягивает нас к тем или иным людям не внешность, не характер, а именно их аромат души. А твоя душа, женушка моя ненаглядная, ох и духмняна! – улыбнувшись супруге, сказал Билый.

Засмотрелся казак на свою молодую красавицу-жену. Волосы, темно-русым бархатом собранные наскоро в два пучка, ниспадали тяжелыми локонами, прикрывая плечи. Глаза небесной сини ласково смотрели на него. Губы, слегка пухлые, розовые, что-то шептали неразличимо. Через тонкий хлопок ночной рубахи особо четко проглядывались очертания обнаженной пышной груди. Марфу слегка смутил взгляд супруга, и она, кокетливо засмеявшись, вновь прижалась к Миколе.

– Какое это счастье, быть твоих объятиях! – тихо произнесла она. И затихла, выжидая.

Микола еще крепче прижал к себе супругу.

– Тихо, тихо, – высвобождаясь из рук Миколы, произнесла Марфа, – не прижимай так крепко, а то навредишь!

– Что, родная? – не поняв, о чем говорит супруга, спросил Микола. – Ты ж моя милая, как я могу тебе навредить?

– Да не мне! – еще больше смутившись, опуская голову, тихо произнесла Марфа.

– Так, так, – все еще ничего не понимая, сказал Микола, коснувшись подбородка супруги и слегка повернув ее голову к себе. – А ну, глянь-ка на меня.

Марфа серьезно посмотрела на супруга своими бездонными небесными глазами и, выждав минуту, произнесла: