Золото сечи [СИ]

В это же время замкнутую дверь сторожки осветил свет фар серебристой "Ниссан Альмера". Из-за руля подъехавшей машины вышел директор "Нагольного Кряжа", отпер дверь своим ключом, зашёл внутрь вагончика, поставил на стол фонарь, с помощью отвёртки вынул из стены розетку и достал оттуда диктофон с функцией активации голосом.

Часть 1. "Казна Запорожской Сечи"

Глава 1. "Золотой" обоз.

Запорожская Сечь, май 1775 г.

Пчёлы клубились на ветке высокой, покрытой белыми цветами груши, издавая монотонный дребезжащий звук.

— Айгуль, чёртова баба, иди, помоги! — крикнул Игнат. — Рой вылетел. Я роевню подержу, а ты по ветке ударь.

Айгуль — стройная для своих двадцати восьми лет турчанка, привезённая его крёстным отцом из похода два года назад для работы на зимнике. Игнат Сирко на пять лет младше её. Он не женат и пока не собирается. На нём белая сорочка, синие шаровары с широким тканевым поясом красного цвета, в котором спрятан маленький пистолет — пистоль, и татарские сапоги. В отцовском доме на побывке делать нечего, вот и решил крёстному помочь: проверить, как без него работники по хозяйству справляются. Сам-то крёстный в Сечи постоянно — он у кошевого кухарем и доверенным лицом. Не то, чтобы дома совсем делать нечего… Но там нет безотказной турчанки.

Айгуль вылила в корыто за изгородью для свиней воду, поставила ушат на землю и торопливо подошла к груше.

— Лезь на дерево, стукни по ветке!

Игнат протянул ей большую палку, наподобие черенка от лопаты, а сам поднял вверх закреплённую на такой же палке роевню, похожую на два сита сложенные открытыми сторонами.

В момент вылета роя пчёлы не кусаются — вонзить жало им мешает раздувшийся от мёда зобик. Именно поэтому при работе с пчёлами их окуривают дымом. Пчёлы воспринимают дым как лесной пожар, набирают в 7 зобик мед для нового места жительства и вылетает из улья. Не успеешь снять в этот момент — улетит, не найдешь.

"Так и в жизни, — подумал Игнат. — Кто кого перехитрит. Не перехитрил бы мой крёстный — Никита Корж — того турка, не было бы сейчас ни Айгуль, ни самого крёстного".

Айгуль послушно поднялась по лестнице, приставленной Игнатом к дереву, потянулась влево и резко ударила палкой по тонкому концу ветки. Рой оказался в роевне, и Игнат моментально закрыл её. Лишь несколько пчёл взлетели вверх. Игнат опустил роевню и поставил её на землю.

"Такую попробуй перехитрить, — размышлял он. — Вон как зад выставляет и спускается неторопливо. Специально же…". Он шагнул к лестнице и, чтобы поддержать турчанку, обхватил её сзади, положив ладони на округлые бёдра. Айгуль продолжала спускаться, и задержанное Игнатом чёрное платье оголило ноги до самых ягодиц. В такие моменты Игнат, как та пчела, не мог сопротивляться из-за своего набухшего зобика…

— Дядька Игнат! — голос соседского мальчика Иванки раздался совсем рядом, как гром среди ясного неба. — Там дядька Никита приехал, тебя зовёт. "Лёгок на помине!" — подумал Игнат, одёргивая руки от турчанки.

Иванко стоял за тыном, просунув нос между редко плетёными прутьями.

— И давно ты тут стоишь? — спросил у него Игнат.

— Не, я ничего не видел, — испуганно сказал мальчонка и убежал к себе во двор.

— Отнеси рой в улик?! — попросил Игнат Айгуль. — Мне идти нужно, крёстный ждать не любит.

Турчанка занялась роевней, а Игнат прошёл мимо ровных рядов ульев в саду, мимо изгороди для свиней и подошёл к недавно побеленной мазанке.

— Здравствуйте, батьку! — поприветствовал он крёстного издали.

"Ему только сорок четыре, а чуб уже седой", — подумал Игнат.

Большую часть года казаки ходили без головных уборов и в легкой одежде. Чуб "оселедец" был своего рода паролем при встрече с другим казаком под головным убором, даже если это была мусульманская чалма, он всегда оставался на месте.

Крёстный Игната — Казак Войска Запорожского Низового Никита Корж — зимовым казаком-гнездюшником не был, а был казаком сечевым. Зимовник достался Коржу от его крёстного — полкового писаря хорунжего Якова Качалова. И Коржом он раньше не был, а был Тараном. А как покатился с горы, как корж, так и прозвали казаки. Качалова прозвали так — потому что качалку сделал. У Игната своего прозвища не было. Он был потомком покойного казака-характерника атамана Ивана Сирко. А в память о прославленном атамане его потомкам прозвища не давали. И отец Игната был Сирко, и дед, и прадед. "Так и придётся всё жизнь в тени чужой славы прожить, — расстраивался честолюбивый Игнат. — Вот если бы подвиг какой совершить, чтобы этот подвиг в прозвище закрепился… А что? Игнат Спасысичь звучало бы не плохо" Так думал Игнат Сирко. А ещё он думал о том, что неплохо было бы, если бы крёстный ему насовсем свой зимник отдал, раз самому не нужен.

— Думаешь, зачем мне зимник? — спросил после приветствия крёстный. — Ты хоть и родич Ивану Сирко, да не забывай, что я тоже характерник, думки твои знаю.

Игнат густо покраснел, стараясь не думать о бёдрах Айгуль, а его крёстный улыбнулся в усы.